Спустя год после похорон, в которых Герман благородно принял самое деятельное участие, поскольку Лешенька никак не мог поверить, что Ли могла вот так бросить его, осознать вообще ее смерть, бывший красавец таксист и куражливый танцор стал угасать. Не было больше в мире сердца, которое поддерживало бы его своей любовью…
Ворона и король
Она устала плакать. Навалилась какая-то тяжелая пустая тупость. Словно атрофировались все чувства. Словно душу вынули, промыли и вернули обратно. Но приладили не очень правильно по меркам тела. Будто бы это она и вместе с тем не она. Поток слез унес почти все: обиду от пережитого предательства, боль унижения, отчуждение и насмешки всего класса…. Почти… Почти… Остался только тлеющий черный уголек страха на дне, на самом дне сознания. Не надежда умирает последней. Последним спутником человека остается страх.
Все было бы иначе, если бы природа наградила ее железными нервами. Но у нее была слабая психика. И потому несчастнее ее сейчас не было человека в мире.
Сверхчувствительность. Почти болезненная. Но эту грань – между чувствительными нервами и болезнью – способна смыть волна сильного стресса. И где вообще эта грань?
Все началось два года назад. Нет, не два. Три. Тогда им всем было по двенадцать лет. Тогда она еще была счастлива. Нет. Счастлива – неправильное слово. Счастлива – это что-то «сверх», что-то «над» будничным существованием. А тогда она просто жила в гармонии со всем окружающим: небом, полем, своим домом, своим телом, своей юной, но уже такой старой душой, о которой, правда, она еще ничего не знала. Что она есть? Никогда не задумывалась. И потому пребывала в счастливом равновесии молекулы, затерявшейся среди таких же маленьких невзрачных частиц – в космосе ее сверстников. Она ничем не отличалась от них. Она влюблялась в мальчиков, как все ее подружки, и видела, что ей платят взаимностью улыбок и взглядов прищуренных глаз. Она бегала стометровки, прыгала в длину на физкультуре, ненавидела физику и зубрила английский. Да мало ли, что она еще делала! Как все. Все делала, как все. И не потому, что стремилась к этому. Просто не задумывалась. Это было так же естественно, как дышать. Главное, Мария не разделяла себя и мир. Она не знала, любит ли ее этот мир. Но почему бы и нет? Все было хорошо. Ладное, ловкое тело, данное природой, было послушно и не доставляло хлопот. Она попросту его не замечала. Не замечала, как сладко спит, как красиво бегает, какой радостью отзываются мышцы, жаждущие движения.
Приятно бродить одной и любоваться деревьями. Силуэт березовых веток на фоне неба в ясный морозный день. Как на японском рисунке. Когда всего в меру и кажется, что нельзя выкинуть ни одной линии, ни одного штриха, чтобы не разрушить гармонии.
Книги, книги, книги. В стеллажах от пола до потолка. Чего тут только нет. Все сокровища мысли. Но это – загадка. До тех пор, пока их не раскроешь и не перелистаешь, вчитываясь, все страницы, от первой до последней. И испытаешь легкую щемящую грусть от расставания, оттого, что все уже закончилось. Но пройдет время, и окунешься в новое приключение. Старинные тяжелые фолианты. Золоченые углы и буквы с «ять», i и странной «е». Отец давно научил ее читать эти книги. Лет в восемь. Их торцы расписаны замысловатой вязью. Рисунки переложены тончайшей папиросной бумагой. И совсем новые книги по искусству, привезенные из Франции. Запах лощеной бумаги. Мазки великих мастеров.
Ей нравилось рисовать. Пойманное движение балерины, изгиб березовой ветки, портрет мамы.
В детстве она любила гулять с отцом. И не только потому, что он рассказывал и объяснял ей массу интересных вещей. Он умел видеть красоту. Это нельзя объяснить, этим можно только заразить. Передать через голос, через глаза.
Они жили на 9-ом, последнем этаже. Вечерами, теплыми летними вечерами можно было любоваться прихотливым и непредсказуемым полетом ласточек. На балконе всегда было солнце. Всего один дом отделял их от бескрайнего, пустынного зеленого поля, занятого аэродромом ДОСААФ. Маленькие самолеты часто жужжали над их домом, таща за собой планеры. Это поле на горизонте заканчивалось с одной стороны лесом, а с другой – все тем же ковром шелковистой травы, расчесанной ветром. Мария простаивала часами, не отрываясь, глядя на облака. Их гигантские тени бежали по полю. Они двигались быстро. Она смотрела на эту картину так долго потому, что почему-то здесь, на высоком балконе, между небом и зеленью поля чувствовала себя особенно свободной, растворенной в окружающем. А если смотреть на облака очень долго, не мигая, начинает казаться, что сама летишь вместе с ними, и это твоя тень скользит по бескрайнему полю.