Да, я заговорю о ней… Силой ли ты взял её тогда или она?.. Не могу поверить… Не знаю. Мне всегда трудно было понять женщин. Но даже если… Что теперь? Ты разрушил человека. Её больше нет. Той, которую… Я любил её. Любил, понимаешь?
Посмотри в зеркало. Там нет ничего. Там даже нет человека. Ты смотришь и ищешь себя в знакомых чертах. Но не находишь. «Кто это?» – думаешь ты. Я скажу.
Ты ошибся. Ты делал ставку на ум, но что это тебе принесло? Иногда ум оказывается глупостью. Он заставит отступить, искренность – сражаться. Кто прав? Есть намерение, есть деяние. Этот мир создан деянием, это его мир. Правильно, неправильно – нужно просто действовать, и только это и есть правильно. Но знаешь, в чём суть? Я ведь тоже в тебя верил. Боготворил тебя. Твой интеллект, чувственность, потребность в красоте… Будучи проще, грубее, глупее, я надеялся и верил, что только ты – и есть человек, только в тебе есть смысл. Подобие Творца или попытка Его создать. Моя шкура, если вывернуть её наружу, смердит тысячью древних инстинктов сквозь косматую грязную шерсть, царапает кафель когтями и рычит, просясь вырваться на волю. Я рано обнаружил внутри первобытного зверя, таящегося в тени. Пришлось прикармливать, уживаться, приручать. Но ты! Ты же должен был быть другим! Помнишь, нам в школе сказали, от кого мы произошли? Нам солгали. Мы не произошли, мы до сих пор обезьяны. Я признал это, но ты – хуже. До сих пор обманываешь себя и других, что это не так. Только это и составляет твой капитал. Но ты зверь. Который подлей, опасней, страшней любого другого зверя.
Посмотри в зеркало. В силах ли ты продолжать смотреть в эти глаза? Но и, сомкнув веки, ты увидишь. Молодая женщина прибирает со стола. Вот она наклонилась над тонкой чашкой – губы сомкнуты, продольная морщинка напружинилась меж бровей, на плечо скользнул локон крашеных волос. Непонятный возраст, красивая… Легко повернувшись, она ставит чашку на мойку и бросает взгляд в окно. Глаза? Овал плеч, маленькая изящная горбинка носа… Нет, я не вижу глаз. Она не смотрит на нас. Узнаёшь ли ты её?
Я расскажу тебе о ней. У неё никого нет, ничего нет. Она твёрдо убеждает себя, что всё же кто-то у неё есть и что-то есть. Но я повторю – у неё нет никого и ничего. Потому что чтобы быть «у кого-то», нужно чтобы был этот «кто-то». Но её самой давно нет. Тело есть, но нет ничего внутри. Ты выпотрошил её. Таксидермия. Это чучело. Красивое чучело. И если сейчас, когда мы оба подумали о ней (а вдруг мысль всё же материальна?), каким-то уголком своей памяти, недовыплаканным физраствором своих клеток, она вспомнит что-то – взгляд её дёрнется и скользнёт по прихожей, интуитивно ища зеркало, она резко одёрнет себя, качнёт головой, стряхнув это мутное наваждение, и вернётся в привычную оболочку. Потому что она не сможет. Каждая клетка её тела воспротивится чувствовать, возопив о боли. Ибо каждая частичка её теперь помнит, что чувствовать = боль. Теперь её выпотрошенное тело знает только одно – бежать от всего неизвестного туда, где «как у всех», где «как надо». И если ты посмотришь туда, где все, которые знают, как надо, ты увидишь тысячи пустых оболочек, зомби, говорящих не своими словами, радующихся не своим радостям, шутящих чужими шутками. Живущих не своими жизнями. Это и есть моё обвинение. Ты убил. Её ли одну? Не знаю, не хочу знать.
Ты ведь хотел расправиться и со мной (впрочем, как и я с тобой, позднее)… Но пытался сделать это тайком – мягко нашёптывая, толкал на необдуманные решения, подначивая, отрезал пути возврата. Создавал мне врагов и убеждал меня в собственной бессмысленности. Я же, когда распознал твои истинные мотивы, захотел поступить как воин. Открыто и прилюдно – расправиться на глазах у ахнувшей толпы. Простил ли я тебя? Нет, конечно, нет. Просто произошедшая схватка расставила всё на места, охладив мой пыл. Знаю, что победил, и этого достаточно. Милость к проигравшим.
Да, я знаю, что ты думаешь, оставаясь наедине с собой... Откуда? Просто знаю. И знаю много чего ещё. Кстати, ты ведь когда-то хотел подчинить меня? Ну что ж. Теперь я тебя запер. Запер навечно здесь. В своей голове.
БЫТИЕ И НИЧТО
- Знаешь, беда нашего времени в том, что человек выстраивает свои стратегии в этой якобы реальности, насквозь состоящей из симулякров или репрезентаций чего-то действительно подлинного. И ничего настоящего в кругу жизненных устремлений давно уже нет. Вещи вокруг нас лишь притворяются, что происходят всерьёз, но всё, что им нужно, чтобы актуализироваться, – это наше внимание. Так этот фальшивый мир начинает существовать. И я уже не знаю, где настоящее, а где бестелесный фантом. И в этой тотальной виртуальности всего происходящего и моя собственная жизнь грозит стать фантомом, блуждающим среди...
- Да ладно, не усугубляй. Скажи, как дела-то вообще?
- Да будет тебе известно, друг мой Санчо, что я по воле небес родился в наш железный век, дабы воскресить золотой... Конечно, может, это мессианское кредо выглядит нелепо, да я и сам частенько чувствую себя этаким новым борцом с ветряными мельницами, объектом насмешек, но без бунтарей, срывающих покровы лжи, мир давно бы пришёл к печальному и кровавому тупику. Я вижу, насколько тяжёлый недуг поразил наше общество. Диагноз поставлен, и дело лишь в рецептах лекарств. Но если б это было лёгкой задачей...
- Блин, ну почему б тебе не говорить со мной языком человеческим, а не ангельским? Хорош пафоса... Я просто хочу знать, каково твоё положение в мире физической реальности, а не виртуальной. Всё-таки электричество берётся не из розетки, а еда не произрастает внутри холодильников.
- Чувствую твой сарказм. Да, ты прав. Что я могу сказать? Субъект всегда зависим, и вся его суверенность не выходит за рамки возможностей перемещения в какие-либо иные условия. Сейчас мне нелегко. Кому в наш либертарианский век нужны крупицы истины, если они даже не увеличивают знание, а лишь расширяют незнание? Ничего близкого к жестокому дарвинизму. Поэтому... Даже не знаю...
- Поэтому ты здесь?
- Понимаешь без лишних слов. Ты проницателен. Да, мои амбиции разошлись с адекватным пониманием своих возможностей. За этим неизбежно следует период болезненной фрустрации. Но тревога – это реальность свободы. В этом громоздком, фантастически сложном мире нас увещевают, что мы способны влиять на что угодно, что наше право выбора реализуемо, и наш взгляд на мир при должном старании обязан воплотиться как минимум в самой этой собственной жизни. Так как всё это не более, чем пустые слова, нас искусственно выдавливают в область, где помимо слов ничего нет. И вроде бы действительно, мы можем обладать всем – вот тебе любовь, свобода, счастье и другие слова. Но это только слова. Ты можешь водрузить их на что угодно и убеждать окружающих, что кайфуешь, а можешь не соглашаться с их реальностью. Это разочарование, друг. Истинная же свобода – в отсутствии потребности в социальной сатисфакции и...
- Свобода – это возможность. Не так ли? Знаешь, с ходу предложил бы несколько рецептов спасения... Не всего мира, а лишь одной жизни, грозящей стать фантомной. Читай лекции. Преподавай, пиши. Твоих знаний хватает с избытком. Аскеза тоже не повредит познанию, простимулирует где надо. Хочется в тебя верить.
- О чём ты говоришь? Нынешняя индустрия знания – это умножение шизофрении. Нагнетание тревоги, акцентирование внимания на несуществующем, расчленение сущностей на крошечные куски, бессмысленные сами по себе. Инфляция смыслов. Принудительная фрагментация. Я не хочу иметь ничего общего с этим молохом, гипнотизирующим нас, уводящим объектив внимания от подлинных проблем человеческого бытия. Заметь, происходит тотальная подмена проблематики сути вещей проблематикой «названий» вещей. Слова теперь для того, чтобы говорить о словах. Главная причина наших экзистенциальных страданий в том, что...