— Ты не знаешь — что там у них, что именно задумал Сам- Сам?
— Он пока не говорит, но мне сказал, что ждет обратно. Я не знал, сколько придется задержаться в Израиле. Поэтому пришлось увольняться, не хотел нечаянно подвести его.
— Забыла спросить, — встрепенулась я, вспоминая свои опасения: — А как Саша? Его лечили, операция прошла успешно?
Георгий внимательно посмотрел на меня, потом нашел мою руку, привычно уже сжал пальцы в своих ладонях.
— Ему пока не нужна операция, следующая только через пару лет и поэтому… Ты должна знать, что марку помог продать Михаил — муж Ленки, через своего знакомого. С ними невозможно находиться рядом, — покачал он головой, улыбаясь: — Он не разговаривает с ней, а урчит… как котяра. А с Сашей… половину суммы, вырученной за «Маврикия» вложили в клинику, и доход с этого пойдет на отдельный счет — на будущее лечение Саши и других детей. К Новому году уже соберется какая-то сумма, Лена занимается этим — отслеживает, а Алла Николаевна — детский врач, добрейшая и умнейшая женщина, будет подбирать детей, нуждающихся в лечении. Мы зайдем к ней, если захочешь — познакомимся. Ты можешь не сомневаться — Лена не истратит зря ни единой копейки. Для нее это святое.
— Я поняла по тем первым документам… потому и отказалась от отчетов. Давай сходим вниз — в кафе? Я бы уже поела, — сменила я опять тему.
— Лучше я принесу. Ты уже легко дойдешь туда, но людям там может не понравиться твой кашель.
— Да… я не подумала.
Он встал, собираясь сходить за едой. А я вспомнила:
— У меня папина карточка. Там деньги… он сказал не экономить.
— Обижаешь…
Ужинали мы на террасе, только Георгий ел то, что купил, а я — вареную курицу с бульоном. На улице опять быстро темнело. И звезды… и запах вкусной еды, а потом только алых цветов и странно соленый по ощущениям морской бриз — до моря было не так и близко. Городские огни, постепенно зажигающиеся внизу — до самой воды. Я вспомнила…
— У меня есть гитара, ты знаешь? Она хорошо настроена.
— Да, я видел. Сыграть тебе… тихонько?
— Да… — задохнулась я от предвкушения и закашлялась.
— Попей… какао еще теплое… и таблетки после еды.
Он не пел в тот вечер, а я и не просила об этом. Его пение — это было для меня слишком личным, им не хотелось делиться даже с немцами, которые тоже сидели на этой же террасе, только поодаль. Двое мужчин средних лет — сильно уставших, как сказал Георгий. Они даже взяли отдельные двойные номера, чтобы полноценно отдыхать. И сейчас сидели, максимально расслабившись, только изредка тихо перебрасываясь короткими фразами.
То, что исполнял Георгий, похоже, было импровизацией, тоже очень спокойной — в настроение. Я наблюдала за тем, как он держит гитару, сжимает гриф, как перебирает пальцами струны. Пальцами, которые перебирали недавно мои волосы, гладили по щеке, обнимали. Я заворожено смотрела, загипнотизированная их движением, звучанием гитары, общей тишиной вечера и думала уже совсем не о музыке.
Я думала о том, что была бы совсем даже не против, чтобы он сейчас обнял меня и это точно — не просто… не только физиология. К щекам приливал жар — постепенно и неумолимо, сердце билось чаще. Сейчас я была рада, что уже наступили сумерки, и мысли мои останутся просто тайными мыслями и желаниями.
— Катя… — в очередной раз мягко протянул Георгий. Он повторял мое имя очень часто — когда это было оправдано, и когда запросто можно было обойтись без обращения. Но нет же — он опять тянул это «Катя…», заставляя мое сердце сладко замирать. А сейчас аккуратно отложил гитару и уже привычно потянулся ладонью к моему лбу:
— У тебя потемнели щеки, опять жар поднимается к ночи?
И я потянулась к его руке, послушно подставляя лоб и тут очнулась…
— Спать пора, я… спать.
Глава 44
— Не буду ревновать…, не буду. Отказываюсь категорически — это ведет в никуда. Родителей завело, а мне вообще нет никакого смысла ревновать чужого человека, — прикрыла я глаза под темными очками, сняла шляпу и повернулась лицом к солнцу. Очки, наверное, тоже лишние — в них не загорают. Мне хватает ума не плакать. Мыслей, как и слез, тоже нет, умных, во всяком случае — точно. Не хочется ничего и никуда.