— Южноафриканец, полагаю.
— Полагаете? Почему? Вы подали прошение о натурализации?
— Надо узнать в клубе.
— Я узнавала в клубе. Вы сейчас подпадаете под действие предварительного соглашения о продаже?
— Я не в курсе.
— Вы проходили проверку в НОБПЛС Нантера?
— Где?
— В национальном отделе по борьбе с посягательствами на личность и собственность, который в настоящее время производит проверку в отношении семидесяти восьми профессиональных игроков неевропейского происхождения, находящихся во Франции, чтобы удостовериться в наличии у них вида на жительство и выяснить условия, при которых он был им выдан.
— Этими делами занимается мой агент.
— Кто ваш агент?
— Этьен Демазроль.
— Понятно.
Она замолкает и отворачивается к окну. Через три секунды стук клавиш за моей спиной прекращается. Воцаряется полная тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов на стене.
— Слышали ли вы о деле Босмана, месье Диркенс?
Я отвечаю «да»: из-за него я здесь и нахожусь.
— Я прошу вас хорошенько подумать, прежде чем отвечать. Дело Босмана, рассмотренное европейским судом в 1995 году, разрешает свободное передвижение игроков в границах Евросоюза, точно так же как работников, капитала и товаров. Так?
— Да.
— Но это дело касается толькоигроков-европейцев, месье Диркенс. Напоминаю вам, что на сегодняшний день во Франции футбольный клуб не имеет права выпускать на поле одновременно более трех игроков, не являющихся гражданами Евросоюза, иначе ему грозит присуждение технического поражения, почему и возникла необходимость обеспечить этих игроков европейскими паспортами. Гражданство какой страны ваш клуб собирается вам оформить — или он уже это сделал?
— Ну, как посмотреть.
— На что посмотреть? На страну, которая вас купит, или на имеющиеся на рынке предложения?
— Не понимаю.
— Вы уверены, что вы не грек, месье Диркенс? Или португалец.
— Мне ничего не говорили. Но если у вас есть точные сведения…
— Что у меня есть, так это список приговоров ваших коллег, у которых обнаружили фальшивые паспорта, украденные в консульствах двух упомянутых стран. Статья 441–3 Уголовного кодекса предусматривает наказание в виде штрафа в размере 3500 евро, сущий пустяк, конечно, учитывая уровень ваших зарплат, но также два года тюрьмы строгого режима, что означает для вас конец спортивной карьеры. Я ясно выражаюсь?
— Я вроде тоже! У меня дома лежит мой южноафриканский паспорт, он самый что ни на есть настоящий, действителен до 2006 года! Могу сходить за ним, если вы мне не верите.
Она кладет серьгу, которую вертела в руках, встает, открывает ящик, достает небольшую папку, садится и погружается в чтение, словно меня здесь нет.
Я жду, время идет, достаю мобильный из кармана, начинаю листать меню.
— Я вам не мешаю? — спрашивает она, не отрываясь от чтения.
— Я подумал, что мы закончили.
— Нет, месье Диркенс. И, насколько я помню, я не разрешала вам пользоваться телефоном.
— Я не собирался звонить, просто хотел спросить вас кое о чем.
Она поднимает голову, смотрит на мобильный, который я положил перед ней на бювар. Я киваю на экран, спрашивая, как она думает, украинский это или нет. Ее недоуменно вздернутая бровь выглядывает из-за желтой пластиковой оправы очков.
— Да, похоже на кириллицу, но я не владею славянскими языками — и вообще, что все это значит? Вы пытаетесь узнать, клуб какой страны вышел с вами на связь?
Ее презрение заставляет меня улыбнуться, я отвечаю: «Нет-нет, это личное». Просто я подумал, что в судах должны быть переводчики.
— Надеетесь хоть какую-то пользу извлечь из нашей встречи? Так что ли?
По-моему, я ее обидел. Я выключаю мобильный и убираю его, демонстрируя свою лояльность и желание, чтобы все закончилось поскорей.
Она опять погружается в чтение, и вновь повисает тишина. Секретарь, пользуясь паузой, сморкается. Она переворачивает страницу, но на самом деле притворяется, что читает: чувствую, она о чем-то размышляет.
— Что вам еще рассказать? — говорю я добродушно с видом метрдотеля, готового принять заказ.
Она закрывает папку и, не сводя с меня глаз, надевает сережку на большой палец правой руки.
— Я вас слушаю.
— А, да. Ну… Изначально я играл правого полузащитника, но начиная с сезона 1997–1998 годов в юниорской команде «Аякса» меня поставили на позицию нападающего, и я забил 38 голов за…
— Сейчас нас интересуют условия вашего пребывания на французской земле. Вы хотите сделать какие-нибудь заявления по поводу вашего нынешнего клуба?
— Нет. Все в порядке.
— За девять месяцев с небольшим вы сыграли только в одном матче, так? Почему?
— Это у тренеров надо спросить.
— Последнего я в понедельник утром распорядилась поместить в камеру предварительного заключения за нарушение налогового законодательства и злоупотребление имуществом товарищества. Он акционер той же оффшорной компании, что и вы, которая, кстати, под прикрытием подставной фирмы финансировала предвыборную кампанию брата президента вашего клуба в 1997 году. Вы знали об этом?
Я отвечаю, что никогда не встречался ни с президентом, ни с тремя последними тренерами.
— Вы знаете, в чем причина вашего отстранения?
Я отвожу глаза, смотрю в окно. Мимо проезжает грузовик, и в оконных рамах дребезжат грязные стекла. Не помешала бы замазка.
— Вы получили травму?
— Да.
— Какую?
Я не стану ей отвечать, что получил удар «прямо в сердце», я умею сдерживаться.
— Что произошло, месье Диркенс?
Я пожимаю плечами. Взяла бы да почитала «Экип».
— Вы испытываете душевную боль, чувство несправедливости, когда вспоминаете о своих былых заслугах и о том, что во Франции вы оказались совершенно невостребованным. Не так ли?
Вот как, она решила поиграть в психолога. В каком-то смысле так даже лучше. Я киваю головой, смущенно поджимая губы, чтобы она почувствовала удовлетворение оттого, что попала в точку.
— На кого именно вы обижены?
— Ни на кого, господин следователь.
— Госпожа, если вас не затруднит.
Я так рад, что можно поменять тему разговора, отвечаю «Конечно, не затруднит»; просто мне кажется, что так не совсем по-французски, но это ее язык, и ей лучше знать. В яблочко: она принимается читать мне лекцию о феминизации словаря, что является исторической победой женщин над ретроградной позицией французских академиков, которые попытались оправдать превосходство мужского рода, приравнивая его к среднему при обозначении должности. Но я иду еще дальше, заявляя, что они совсем обнаглели. Она собиралась что-то добавить, но я, пожалуй, немного переборщил, она понимает, что я заговариваю ей зубы, и, выдохнув, кладет руки ладонями вниз на стол.
— Вы знаете, что лежит в основе моего расследования, месье Диркенс? Факты чрезвычайной важности, которые обязывают служителей закона выполнять свой долг — защищать игроков, таких, как вы, от порочной, а подчас и преступной практики, принятой в европейском футболе. А значит, я ваш союзник. Я осознаю значимость влияния, как экономического, так и политического, со стороны лоббистов, которые вас используют. Знаю, что ваши работодатели из кожи вон лезут, чтобы меня отстранили от ведения этого дела, но министр юстиции всецело поддерживает меня, поэтому мне совершенно безразлично, что финансовые воротилы, против которых я веду судебное разбирательство, прикрываясь «любовью к спорту», пытаются превратить меня в козла отпущения в глазах общества!
— Может, в козу?
— Простите?
— «В козу» — разве не так говорят?
Она делает паузу, отодвигается в кресле, делает знак секретарю, вероятно, чтобы тот стер мою последнюю реплику. Думаю, теперь вряд ли удастся вернуть допрос в область грамматики.