— Прошу вас, не будем отвлекаться, поговорим о вас лично. Как эта «боковая трибуна Б» связана с вашим нынешним положением в клубе?
— Когда я вышел против «канареек» из «Нанта», какие-то парни вскочили со своих мест, закричали: «Хайль Диркенс!» — и приветствовали меня по-нацистски, вот так!
Голос у меня дрогнул, я почувствовал, как подкатывают слезы, но мне было все равно: она хотела правду, она ее получила.
— Какая связь?
— Связь с чем?
— С вами. Каковы ваши взаимоотношения с правыми радикалами?
— Мои что?
— Ваши отношения.
— Да какие отношения: это заранее спланированный ход! Для фашистов белый из ЮАР — олицетворение апартеида. Замысел клуба — спровоцировать происшествие, чтобы в дело вмешалось отделение «антикоп»!
— Кто?
— Да вы, в конце-то концов, разбираетесь в футболе или нет? Коп [11]— это простые люди, которым продают дешевые билеты на плохие места позади ворот, где они и теснятся. Благодаря мне полицейские из службы «антикоп» засняли нацистов «на месте преступления»; они арестовали их за проявление расизма, и как и было заранее предусмотрено, прокурор запретил им пожизненно появляться на стадионах, вот так-то! Благодаря мне! Только вот мое имя теперь ассоциируется с этим скандалом, и клуб не разрешает мне надеть его майку, ибо демонстрирует свое неприятие расизма, а на меня всем наплевать. Я забью, когда буду играть за свою страну на Кубке Африки, мои котировки сразу повысятся, и меня продадут, клуб наживется на моих голах, потому что отдаст меня тому, кто больше предложит, вот и все!
Судья выдерживает паузу, вертит в руках сережку. Потом просит парня, которого называет «секретарь суда», принести ей то, что он только что напечатал. Тот кивает, переводит дыхание — он уже подустал, распечатывает протокол, и она принимается за чтение, озадаченно потирая висок. Потом поднимает глаза и объявляет:
— Сожалею, но мы отдалились.
— Отдалились? От чего?
— В том, что вы рассказываете, нет основания для расследования. Это вопрос внутренней стратегии, маркетинговых операций, безусловно, нечистоплотных и достойных осуждения, но, увы, нормальных для вашего вида спорта на сегодняшний день, и, с точки зрения правосудия, в этом нет…
Я резко вскакиваю, опрокидывая стул.
— Нормальные? Вы считаете это НОРМАЛЬНЫМ!
— Успокойтесь, месье Диркенс. Я просто говорю, что это выходит за рамки моего расследования.
— Значит, меня можно иметь как угодно, это вас не касается, если только я не донесу на кого-нибудь!
— Спокойно! Напоминаю вам, что, с точки зрения закона, вы находитесь на нелегальном положении! Если вы совершите малейшее правонарушение, вы попадете под действие постановления о незамедлительной высылке за пределы страны!
Несколько секунд меня терзают сомнения. Я решаю помалкивать, поднимаю стул и сажусь на место. Еще позавчера депортация стала бы возможным выходом, способом достойно выбраться из дерьма, в которое я вляпался, вернуться и продолжить карьеру в родной стране в нормальной обстановке, но сегодня Франция — страна, где живет Талья, поэтому я хочу остаться. Забываю на время о собственном достоинстве, приношу извинения госпоже следователю и всему французскому правосудию: просто я думал, что случившееся со мной может быть полезным следствию, вот и все.
— Вы по-прежнему настаиваете на своем ответе относительно совершеннолетия на момент заключения трансфертного контракта?
— Да.
Она поднимается, возвращает листки секретарю, говорит, что вернется через минуту, и выходит, закрывая за собой дверь.
Я слышу, как поскрипывает паркет и приглушенно тикают красивые настенные часы под стеклянным колпаком над камином, который давно заделали. Встречаюсь взглядом с парнем, который подравнивает стопку бумаг и убирает ее в зеленую папку. Спрашиваю его, отправят ли меня в тюрьму. Он вздыхает, стуча по клавишам. Пытаюсь узнать, по крайней мере, насколько все серьезно. Напустив на себя таинственный вид, словно вынужден хранить медицинскую тайну, он говорит, что не уполномочен мне отвечать.
Я кладу ногу на ногу и обхватываю руками колено, пытаясь устроиться поудобней. Спустя какое-то время он тихо говорит, что видел меня в прошлом году в финале кубка «Ротманс» в составе «Аякса», я тогда после удара от ворот Бретта Эванса метров с сорока забил великий гол. Я улыбаюсь в ответ.
Когда снова открылась дверь, он резко уткнулся в монитор, а я — в свою коленку, и наш тайный союз стал мне за все воздаянием.
Выйдя от следователя, я купил орхидею и отправился в больницу. Спросил в регистратуре, где палата месье Жерома Трюше — так на самом деле звали Максимо Новалеса, об этом, правда, мало кто знал. Я думал, что Талья может быть сейчас как раз у него. Конечно, я мог бы, выйдя из Дворца правосудия, сперва заскочить к ней, но мне показалось более деликатным сначала изобразить заботу о ее жертве.
— Вы член семьи?
— Нет.
— Друг?
Я недовольно поморщился. Не уверен, что роль запасного члена давала мне право считать себя таковым.
— Коллега по работе? — добавила она, понизив голос и слегка наклонившись вперед.
По ее глазам я понял, что тайна Жерома Трюше, должно быть, уже стала достоянием всей больницы. Я едва заметно кивнул.
— Палата 648, — прошептала она и кокетливо улыбнулась, словно это был номер ее комнаты. — Ему сделали шунтирование, все в порядке, несколько дней его понаблюдают… Теперь ему нужно следить за собой..
Я сказал «Спасибо, мадам» и направился к лифту чувственной и мягкой походкой, чтобы сделать ей приятное, по правде говоря, она была очень уж страшненькой.
В палате 648 повсюду стояли цветы и лежал шоколад, но Тальи там не было. Свежепрошунтированный актер в пижаме, с наброшенным на плечи фиолетовым кашемировым свитером, что-то надиктовывал в микрофон. Я на мгновение замер в проеме двери, чтобы не сбить его. Его крашеные вьющиеся волосы, впалые щеки, морщины и мешки под глазами делали его похожим на бывших футболистов, комментирующих матчи за кадром.
— Не стоит забывать, что в то время первооткрыватель, запятая, коим я являлся, запятая, мог вести абсолютно нормальную жизнь вне съемок, запятая, поскольку мои фильмы шли лишь в специальных залах для зрителя, запятая, посещавшего их тайком, точка с запятой, едва ли я мог себе представить, что однажды видеокассеты и показы по телевизору сделают из меня звезду, скобка открывается, о нынешней молодежи речь не идет, они снялись в трех картинах, а их уже воспринимают как звезд, нормальные в кавычках каналы приглашают их в свои ток-шоу еще до того, как их талант и способности будут проверены временем, скобка закрывается, что крайне отрицательно сказывается на умонастроении в профессии сегодня — тебе чего?
Он обнаружил мое присутствие, выключил магнитофон и сказал, что я со своим горшком не так уж плохо смотрюсь. «Это орхидея», — уточнил я. Он сказал, что ценит внимание и на пару минут я могу войти. Я уселся в пластиковое кресло.
— Мне приятно, что ты пришел, несмотря на все обстоятельства, — сказал он тем же бодрым голосом, каким только что диктовал.
Я спросил, не о романе ли речь. Он пожал кашемировыми плечами.
— Уже год как я подписал договор на мемуары, но дальше предисловия не продвинулся. Думал, пойдет как по маслу, но, когда пришлось подбирать слова ко всему тому, что я пережил, оказалось, что столько всего было… Рассказать о том или об этом, почему именно это, а не что-то другое? В общем, сплошная мука. Короче, «Галлимар» меня подгоняет: они там бьются в истерике — «Грассе» их обошел, опубликовав мемуары малышки Рафаэллы. Слушай, это даже смешно, ей двадцать пять, описывать-то нечего! К тому же она три года как завязала! А у меня съемки одни за другими: сегодня в Германии, завтра в Греции, послезавтра на Маврикии, а когда я сосредотачиваюсь на картине, у меня нет времени переосмысливать прошлое. Они посоветовали мне взять «негра», я бы не против, но и на это тоже нужно время. Выбрать человека и наладить контакт не так-то просто! Это тоже проблема. Но нет худа без добра: теперь у меня будет время этим заняться.
11
Здесь: наиболее активная и агрессивно настроенная часть болельщиков. Изначально kop — ливерпульские болельщики местного футбольного клуба.