— Ты жив, и все еще может наладиться…
— Ты вернешься к Уизли, потому что у вас и прошлое и будущее, а мне нечего тебе предложить, кроме неприятностей, — он повернулся и взял ее за плечи, посмотрел в глаза. Гермиона почувствовала прикосновение к разуму, легкое, как просьба войти. — Я прав?
— Нет. Не вернусь. Потому что в любом случае — так нельзя. Ты хочешь доказательств?
Он поспешно покинул ее сознание, так и не сделав шаг вглубь.
— Если ты так говоришь… — он отпустил ее, отвернулся, но тут же обернулся, схватил в охапку, прижался губами, словно доказывая себе, ей, всему миру, что здесь и сейчас нет места для Рона Уизли. Даже в мыслях нет!
Северус подхватил Гермиону, усадил перед собой, сметая со столешницы на пол все, что мешало. Стащил с нее джинсы, ругаясь под нос, она скинула футболку.
Его поцелуи были больше похожи на укусы, Гермиона чувствовала, с каким трудом он сдерживает себя, чтобы не причинить ей боль, удержаться на грани.
Каким он был раньше? Каким он был любовником? Жестоким и эгоистичным, который не думал о той, которая рядом, стремился получить собственное удовольствие и утолить голод, чтобы потом, страдать по своему идеалу в тиши кабинета? Каким бы он мог быть с Лили и не искал ли он в Гермионе образ давно умершей возлюбленной?
— Посмотри мне в глаза, посмотри, — приказал глухо.
Она провалилась в его сознание. Не воспоминания, грезы — картины, одна жарче другой. Она, она одна, все время — она и ни следа Лили. Красивее, распутнее, смелее, раскованнее, чем в жизни, и все-таки — она. Вот, о чем он грезил, вот, кого он хотел. Она вынырнула из его сознания, краснея от его откровенности, стыдясь того, что возбудилась от этого.
Он провел по ее спине ногтями, она замерла — еще чуть-чуть и остались бы царапины. Он поцеловал так, что перехватило дыхание, поддерживая рукой за затылок и не давая возможности увернуться.
Он шел по лезвию и тянул ее за собой. Опасный. Да, пожалуй сейчас она готова была согласиться, что он опасен. Сможет ли удержаться, сможет ли она удержать его?
— Прекрати думать! — потребовал он.
Разве это было возможно? Он будил столько вопросов, он сам был сплошным вопросом…
Он жестко взял ее за подбородок, снова заставляя смотреть в глаза. И она ухнула куда-то вниз, мысли закружились в череде чужих образов, слишком быстро сменяющихся, чтобы суметь различить их. Тело приобрело невероятную легкость и вместе с тем — чувствительность. Любое прикосновение к коже отзывалось дрожью во всем теле. Ничего подобного с ней не было никогда. Удовольствие на грани боли, желание длить это состояние и потребность немедленно получить разрядку…
Она закричала, вцепилась в его плечи и закрыла глаза, приходя в себя.
Он нагнал ее, застонал глухо, обнимая с такой силой, что едва не хрустнули ребра, и не торопясь отпускать.
Он прошептал на выдохе: «Mea vita…» (Mea vita et anima es (лат.) Ты моя жизнь и душа), она в ответ поцеловала его, чувствуя себя так, словно кости растворились. Ей казалось, что если он отпустит ее, она упадет.
— Даже не знаю, чего мне хочется больше, есть или спать, — проговорила она, когда дыхание восстановилось. Перестать упираться в его плечо, перестать чувствовать его тело — было невыполнимой задачей.
— Тогда — есть, — он помог ей встать, оделся сам, а на нее накинул призванный с дивана в гостиной плед, усладил за стол, трансфигурировав стул в удобное кресло.
Если он хотел, чтобы она отстала от него с разговорами о грядущем разбирательстве в Визенгамоте, то он своего добился. Ее сил хватало только на то, чтобы держать глаза открытыми да съесть кусок великолепно приготовленного лосося.
— Ты останешься со мной? — прозвучало словно издалека.
— Надо домой, — неуверенно сказала она, — я вот только минутку посижу… — ей надо было отдохнуть, после всех долгих дней и ночей в больнице, после изматывающей и ни к чему не приводящей борьбы с собой. Ей надо было всего на несколько минут закрыть глаза и ни о чем не думать, наслаждаясь удивительной легкостью и ясностью, пониманием, что все устроится именно так, как надо, и она все-все сможет преодолеть и всех-всех защитить…
Он отвел ее в спальню, уложил и накрыл одеялом.
— Десять минут… — сказала она, как ей показалось, вполне твердо.
— Конечно.
Гермиона проснулась, когда солнечный свет стал проникать под плотно закрытые веки. Почему она вчера не задернула шторы? Она укрылась одеялом с головой, но так было душно. Пришлось открывать глаза и… Она резко села в постели. Мерлин! Работа!
Она соскочила с кровати, еще плохо понимая, почему вокруг все чужое, хотя и смутно знакомое, и снова села на кровать. Она проспала всю ночь рядом со Снейпом — она помнила тяжесть его руки на своем бедре, но ночью ей казалось, что ей просто снится такой сон… Гермиона нахмурилась. Одежда была сложена на стуле, самого хозяина не было видно.
Гермиона оделась и спустилась вниз.
Он снова тренировался в саду, куст опять был зачарован и, кажется, приобрел сноровку, или Снейп не выспался и не так ловко отбивал атаки.
— Доброе утро.
Он обернулся на ее голос, куст воспользовался шансом, сделал подсечку, и Северус рухнул на землю, выругался, перевернулся и выпалил в куст поджигающим. Гермиона тут же наколдовала воду, которая вылилась и на куст, и на Северуса заодно.
— Весьма доброе, — Северус поднялся, отфыркиваясь и тряся мокрой головой.
И снова неловкая пауза… Каждый раз они начинали сближение заново.
— Как спалось? — он вытер голову и снял мокрую насквозь футболку.
— Отлично, хотя мне кажется, я планировала попасть домой?
— Я честно будил тебя пару раз, но ты отказалась наотрез не то что уходить, просыпаться. — Он наклонился к ней и неловко поцеловал в щеку.
— Я… Белинда закрыла мне вход в Мунго. Принудительный отпуск на неделю, чтобы определиться с тем, что я хочу делать дальше и подходит ли мне моя работа… ну, и подумать, с кем я связалась.
Они сели за столом под дубом, — Гермиона повела палочкой, дуб опустил ветви, а кусты боярышника, растущие вдоль изгороди, стали выше и плотнее, чтобы загородить их от случайных взглядов с дороги.
— Еще она просила передать, что ты обязан явиться к ней сегодня.
— Страшно представить, чем мне может грозить неповиновение, — усмехнулся Северус, но взгляд его бы тревожен. — Не буду, пожалуй, злить старую мегеру.
— Она сказала, — Гермиона тщательно подбирала слова, — что вы знакомы с тех времен, когда ты был настоящим, то есть… когда ты поддерживал Волдеморта по своей воле.
— Даже смерть не избавляет от прошлого, — он откинулся на спинку плетеного кресла, на лице застыла кривая усмешка. — Не буду отрицать, по молодости его идеи казались весьма… прогрессивными. А когда перестали такими казаться, было уже слишком поздно.
Шум крыльев заставил его прерваться. Две совы, похожие друг на друга до рисунка на перьях, опустились на стол. У обеих к лапкам был привязан пергамент, запечатанный министерской печатью. Гермиона отвязала свиток, быстро сломала печать и пробежала глазами текст. Вторая сова ухала, всячески привлекая к себе внимания Снейпа, тот лениво потянулся к птице и снял пергамент.
— Слушание состоится послезавтра, — Гермиона отложила письмо. — Так быстро…
— Они долго тянули, прошло не так мало времени с моего возвращения… — Северус с явной неохотой дал совам по кусочку печенья, и те синхронно взмыли в небо. — Возможно, ты права, и это слушание будет не только цирковым представлением с моим участием. Интересно, что им надо? Впрочем, — он жестом остановил Гермиону, которая был готова вслух начать думать, анализировать и сопоставлять информацию, — не будем портить хорошее утро. У нас будет время подумать над этим. Ты останешься со мной?
Гермиона задумалась. Провести целый день со Снейпом, ожидая, когда он снова начнет язвить и показывать свой характер? Или уйти домой и там… там думать о Снейпе. Можно было бы выбраться к родителям, погулять по Лондону, купить ненужную тряпочку, в конце концов, отпуск у нее случался нечасто. И нужно было бы встретиться с Гарри, попытаться что-то объяснить Джинни и…