Он посторонился, позволяя ей войти.
— Вот, — она положила на стол блокнот. — Помнишь, как-то я рассказывала тебе о Локхарте? О том, что его сознание, как пустыня, по ней ветер гоняет только клочки воспоминаний? Но при этом Локхарт как-то умудряется генерировать сюжеты. Я иногда записывала, очень причудливо, но на бред похоже только отчасти. Логика там точно есть. Так вот, сейчас даже следов воспоминаний на поверхности не осталось. Я не стала лезть в более глубокие слои памяти, а кроме меня это никому никогда не было нужно, ну или другие тоже побоялись. Помнишь, мы обсуждали это?
Северус кивнул. Гермиона села за стол, раскрыла блокнот.
— А вчера меня озарило! — она стала листать блокнот, чтобы найти нужную страницу и собраться с духом для дальнейшего разговора.
Он не стал садиться рядом, нависая над ней так, что она почувствовала его дыхание на своем затылке.
— Что ты хочешь от меня? Чтобы я за ним… присмотрел?
— Нет, что ты. У меня появилась идея для зелья, но я не уверена, что моя догадка верна. Ее надо проверить, возможно — переработать, может быть внести изменения по ходу лечения.
— Зелье, возвращающие воспоминания? Кто только не пытался, но это невозможно.
— Вот именно! — Гермиона развернулась, чтобы видеть его лицо и оказалась с Северусом нос к носу. Она поспешно отвернулась. — Вот именно: не надо возвращать воспоминания. Его память — пустыня, на которой ничего не приживается. Прости за пафосное сравнение, но что, если превратить пески в землю? В то, что сможет усваивать зерна нового? Нам не надо возвращать воспоминания, но мы можем наполнить его сознание новыми образами. Начать с нуля. Главное, чтобы воспоминания стали… приживаться! Мы все время думаем о том, чтобы вернуть прошлое, но иногда надо просто начать с нуля!
— Начать с нуля. Интересно, — он взял блокнот, мимолетно коснувшись руки Гермионы. — Посмотрим… Ты оставишь записи? — пролистывая блокнот он отошел к окну.
— Да, это выжимки, но я могу попросить, чтобы тебе принесли все записи и истории болезни. Их много, очень много, — Гермиона тоже встала.
Снейп коротко кивнул.
— И ты будешь мне писать, чтобы сообщить как идут дела?
— Мои или Локхарта? — без тени иронии спросил Северус.
— Твои. И Локхарта.
Он смотрел на нее так, что она невольно вспоминала его поцелуи. И это было почти невыносимо.
— У меня приготовлен чудесный чай, не хочешь? Вид у тебя такой, будто ты не спала сутки.
— Примерно так и есть, правда я не думала, что это так заметно. Я… — наверное, правильным было бы отказаться, но она согласилась, — я с удовольствием выпью чашечку чая.
К чаю у Северуса оказались прекрасные, тающие во рту печенья. Он потушил все свечи, кроме тех, которые стояли на столе, трансфигурировав стулья в кресла. Гермиона была признательна ему за заботу и еще больше за то, что они избежали неловкой ситуации, оставшись пить чай в самой лаборатории, а не в его личных комнатах. Можно было подумать, что они на самом деле старинные друзья или сподвижники, захваченные одной идеей. Когда чай был выпит, Гермиона, с трудом сдерживая зевоту и желание остаться в этой комнате с горящими свечами, поднялась.
— Спасибо за чудесный вечер. Я пойду.
— Спасибо тебе.
Они стояли друг напротив друга, Гермиона протянула Северусу руку, которую тот галантно поцеловал.
— Почему мы не могли так раньше? Почему все время ссорились? — не удержалась она, ругая себя за несдержанность.
— Возможно, оказались близко слишком резко? Я не знаю. Впрочем, думаю, моих предков кто-то проклял, — сказал он с усмешкой. — Мать, да насколько знаю и дед, не были счастливы в личной жизни. С чего бы мне стать исключением?
— Я не верю в такие проклятия.
— Если честно, я тоже…
Повисла неловкая пауза.
— До свидания? — она уже повернулась к двери, когда он ее окликнул.
— Ты придешь завтра? Обсудить… Локхарта? — он указал на оставленный ею блокнот.
— Приду, — улыбнулась она.
Им оставалось всего три вечера. Каждый вечер, около семи, Гермиона приходила в лабораторию. Каждый вечер они подробно обсуждали тактику действий, а потом пили чай с нежными пирожными и вели неспешные разговоры, будто у них впереди не несколько дней, два дня, всего один день, а вечность.
В последний вечер, в пятницу, Гермиона рассказывала, что поговорила с Белиндой и добилась от нее официального разрешения на ведение исследований по разработке нового зелья (Белинда понимала, какие бонусы это принесет). Гермиона замолчала: его взгляд смущал и будил воспоминания, к теме разговора не относящиеся. Он, встав за ее спиной, положил руки ей на плечи. Он дотронулся до нее, если не считать случайных, едва ощутимых прикосновений, впервые с того памятного разговора в ординаторской. Гермиона осеклась и замолчала, наслаждаясь моментом и не зная, что говорить и делать.
— Гермиона… — произнес он чуть слышно.
— Да?
— Я не буду просить тебя остаться, — сказал он тихо.
— И я не буду просить тебя поехать, — отозвалась она.
Она позволил себе закрыть глаза и слегка откинуться назад, чувствуя, как он склоняется к ней.
А потом оказалось, что они стоят лицом к лицу и целуются, словно сбежавшие после отбоя из своих спален шестикурсники. Но стоило поцелую прерваться, как Гермиону затопило сожаление.
— Сейчас… — она поправила волосы, — сейчас это как-то неправильно?
— А что у нас с тобой было правильно? — он не отпускал ее руки, дышал тяжело. — Черт, я что, должен отпустить тебя? Просто позволить уехать?
— Но я же отпустила, когда ты сказал, что нам лучше не встречаться и не быть вместе?
Он дернулся, как от пощечины.
— Возможно, мой отъезд — самая правильная вещь, которую я делаю за последние время. Все слишком запуталось.
— Я все равно… — он осекся.
— Ты… Пиши мне. Обо всем. Я буду ждать твоих писем. И я буду писать, — она попятилась к двери, ощущая, как тает ее решимость уйти, как хочется остаться, наплевав на здравый смысл.
— Тогда — до свидания? — он смотрел на нее так спокойно, что сомнений быть не могло — закрылся от всех и от всего окклюменцией, и она, вторя ему, сделала тоже самое.
— До свидания.
— Уходи, — он закрыл глаза.
Она, не говоря ни слова, выбежала из лаборатории.
*
Письма от Северуса Снейпа лежали в верхнем ящике стола аккуратной стопкой. Гермиона вытащила одно — наугад, чтобы перечитать.
Ей казалось, что Северус пишет послания к ней быстро и легко, почти не задумываясь над формулировками и завидовала этой легкости, отточенности фраз. Он писал о буднях Мунго, сетовал на то, что Белинда пытается перетащить его на работу в свое отделение. Отчитывался ворчливо о том, как продвигаются дела с зельем и с лечением Локхарта. Он писал интересно, и Гермиона каждый раз жалела, даже когда получала послания по нескольку листов, что написано так мало. Она бы тоже хотела писать ему такие письма, но ей, которая в школе строчила эссе в два раза больше, чем надо, ей, которая с легкостью сочиняла милые послания даже Рону, не говоря о Гарри, ей никак не удавалось написать нормальное письмо Снейпу с первого раза. Ей все время казалось, что между строчек без труда читается как она скучает, сомневается в своем решении уехать и что найти себя не так просто, особенно когда рядом нет никого, кто готов подставить свое плечо…
Нет, в Луизиане было совсем не плохо и очень, очень интересно. Совсем иная культура, совсем другой подход к магии. Первое время Гермиона не могла привыкнуть, что о магии знают все, а к секретности относятся с изрядной долей легкомысленности. Колдуны, самые настоящие, вывешивали рекламы над входами в свои «салоны» и за небольшие деньги занимались нехитрой ворожбой, но те, кого Гермиона назвала бы темными волшебниками, жили на болотах, куда мог добраться не каждый смельчак. «Это Луизиана, детка, — говорила ей новая знакомая, Джули, невероятная чернокожая красотка. — Я-то знаю, о чем говорю. Мои предки привезли колдовство на эту землю. Тут каждый знает, что такое настоящая магия, та самая, изначальная. Это потом ее загнали в тиски, но здесь, на болотах осталось настоящее волшебство. И я бы не стала проверять, устою ли я, с моим обалденно крутым образованием и с палочкой против нее».