Далось им это «качество»! Они тут на нем просто зациклены. Будто это не больница, а фабрика какая. И сами эти люди больше напоминают мне инженеров, чем докторов. Флотская медичка-коновал, что штопала меня на «Будущем Земли» после посещения Восьмого ангара, вспоминается не в пример более живым человеком, чем эти стерильные манекены в белом.
— Эта вещь была с вами. Вы держали ее так крепко, что нам пришлось применить особые процедуры, чтобы вытащить ее у вас из рук. Руководство госпиталя решило, что она представляет для вас определенную ценность, — женщина осторожно разворачивает белый пакетик и кладет на столик рядом со мной — что бы вы думали? — мой многострадальный пенал, немного испачканный, но в остальном такой же, как обычно.
— Меня доставили сюда сразу после взрыва? — уточняю я.
— Вы переведены сюда по указанию госпожи баронессы Радецки фон Роденштайн, — говорит мужчина, заглянув в небольшой электронный планшет. И добавляет поспешно: — Все услуги по лечению оплачены, сэр. Вам не следует волноваться. Лечение проходило по лучшим методикам, с применением новейших препаратов и оборудования. Мы гордимся…
— Да-да, спасибо, я понял. Качество услуг у вас самое качественное, — не слишком вежливо прерываю я.
— Именно, сэр! — радостно подтверждает доктор, не чувствуя подвоха. — Когда вы будете готовы к приему посетителей, пожалуйста, нажмите вот эту кнопку. С вашего позволения, мы вас покинем.
— Минутку, господа.
— Сэр?
— Кто такая Святая Агнесса?
Они переглядываются. Их улыбки странно застывают.
— Это святая, — осторожно говорит докторша Гейнц.
— Я понял, — досадуя на них за непонятливость, хмурюсь я. — Но почему она святая? Что она такого совершила?
Пауза затягивается. По глазам этих улыбчивых людей я вижу, что им вовсе не до смеха. И еще я злюсь на себя. Зачем мне эта чушь? Триста двадцатый протестует. Он не задавал этого вопроса. Наверное, я просто хочу узнать, за какие достоинства люди получают такие высокие награды. Ведь звание святой — это покруче Военно-морского креста.
— Мы… не знаем, сэр, — наконец пожимает плечами доктор Шребер. — Кажется, она когда-то работала в нашем госпитале. Наш госпиталь с давних времен славится…
— Хорошо, хорошо. Я понял, сэр. Спасибо.
И они исчезают из палаты. Сначала они, потом их улыбки. Именно в таком порядке.
Прислушиваюсь. Голоса шелестят через многослойное звукопоглощающее покрытие, усиленные Триста двадцатым.
— Я же говорил, Майя, диагност несет ахинею. Надо подать заявку на тестирование, — раздраженно говорит мужчина своей спутнице.
— Но, Даниэль, данные энцефалограммы вполне однозначны — этот пациент невменяем, — пытается возражать женщина.
— По-твоему, с нами сейчас идиот говорил? Да он умнее, чем мы с тобой, вместе взятые. И вообще — чего ты добиваешься? Хочешь, чтобы баронесса подала иск на клинику и обвинила нас в нанесении вреда здоровью? Ты забываешь о наших традициях и о неизменном…
Глава 8
Интервью
Вежливый стук в дверь отрывает меня от размышлений о смысле жизни. Нет, я не пытаюсь решить извечную загадку, зачем мы возникли на пустом месте из кучи неупорядоченных молекул и почему Господь наделил нас разумом, и есть ли Он на самом деле. Я думаю о странных метаморфозах, что происходят со мной. Еще недавно пределом моих мечтаний была ежедневная порция шоколадного мороженого и возможность воспарить над морем. Потом моей целью стала любовь. Непонятное, непознанное, неизвестно зачем дарованное нам чувство. А дарованное ли? Нет ли в этом какой-нибудь хитро обставленной лжи? Может быть, это одна из тех великих морковок, которыми крутят перед нашими носами, заставляя двигаться в нужном направлении и которую никто и никогда так и не смог ухватить зубами? Зачем мы обманываем себя, выдумывая то, чего нет, и никогда не было? Ради того, чтобы сбежать от одиночества? Но оно вновь и вновь настигает нас. И неважно, что ты при этом говоришь и сколько людей тебя окружает. Так что теперь я начинаю сомневаться в истинности своего пути. Я спорю сам с собой и с Триста двадцатым. Придумываю доводы в свою защиту, и тут же опровергаю их. Представляю, как однажды оно свалится на меня, это мифическое чувство. Что я буду делать тогда? Я обрету покой или моя жизнь потеряет смысл? И можно ли жить, когда некуда стремиться? Но стук в дверь вновь повторяется. Я думаю, что это Мишель снова пришла меня навестить.
— Войдите, — говорю я.
— Добрый день, капитан Уэллс, — широко улыбаясь, приветствует меня женщина в брючном костюме. Традиционный белый халат небрежно наброшен на плечи. Ее голос мне странно знаком. — Как вы себя чувствуете?