— Ничего себе… Что тут случилось-то? Пока я тут был, ничего такого не наблюдалось.
— Это ты у вашего босса спроси, у Милана. Развел демократию, — довольно жестко ответила Мишель.
— Милан нормальный парень, — попытался я защитить своего спасителя. Хотя и начал понимать, откуда что взялось. Синяки — они всюду синяки, как ты им не плати и сколько не угождай. Конченые люди. Зря мы охрану тогда поперли. Без кулака в качестве стимула в общении с местным сбродом обойтись трудно. В чем-то прав был Петр Крамер, отставной полковник, которого мы вышвырнули с корабля вместе с охраной.
И все же думать про Милана плохо не хочется. Даже если он и не справился. Поэтому я добавил:
— К тому же Милан меня спас.
— Ну да. Я забыла. Извини, — вежливо сказала Мишель.
Я постепенно приходил в себя. Черт, я ведь похож на пугало. И пахнет от меня, наверное. Отвык я от нормальных условий. Иду рядом с такой женщиной, и про все на свете забыл.
— Давай зайдем ко мне на минутку, — попросил я. — Мне бы вымыться надо. И переодеться.
— Как же, к тебе, — ответила Мишель. — Твоя каюта давно занята. Даже вещи твои растащили.
— Занята? Почему?
И мы остановились.
— Да ведь тебя уже похоронили, Юджин! Бросили. А вещички по жребию поделили. В твоем контракте наследники не обозначены.
— Мишель, что ты такое говоришь? Тут не лучшие люди, конечно. Но мы все же летали вместе. Воевали.
— Эх ты, последний герой галактики, — грустно улыбнулась она, глядя на меня, как на несмышленого ребенка. — Похоронили тебя. Давным-давно. Все твои хваленые боевые товарищи. Слушай, пойдем ко мне, а не то я прямо тут разревусь.
— Ладно. Не нужно реветь, — сказал я. И Мишель тащит меня дальше.
— Душ ты можешь и у меня принять, — сказала она на ходу. — И одежду тебе найдем. Ты меня не стеснишь, у меня большая каюта.
Я топал в своих штопаных-перештопаных башмаках, заляпанных засохшей черной грязью. Никак ее слова в голове не укладывались. Как это — похоронили? Чтобы парни меня бросили? Да быть такого не может! Решаю, что во всем виновата излишняя женская возбудимость. Так уж они скроены, женщины. Сначала чувства, потом, если останется — мозги. Наверное, Мишель не исключение. Она хоть не такая, как все, но все же женщина. И за меня волнуется. Оттого и глупости говорит. Так что, когда мы к ее каюте подошли, я уже был спокоен. Главное, что я жив. И снова тут. Почти дома. И Мишель рядом. Зачем бы она тут ни оказалась. Чего еще желать?
Глава 3
Поди пойми этих женщин
Едва я успел вымыться и переодеться, как в нашу каюту, словно в насмешку, именуемую адмиральской, вежливо постучали. Каюта отличается от бывшей моей наличием письменного стола и большущей тактической голограммой над ним. Ну и тем, что в ней можно было не только на койке сидеть, а еще и на креслах вдоль одной стены. А в остальном — такая же конура, как у всех. В старину места на кораблях ВКС не хватало катастрофически, даже для адмиралов. Все жили скромно.
— Войдите, — сказала Мишель, отодвигаясь от меня.
В дверь заглянул Милан.
— Простите за беспокойство, госпожа баронесса, — сказал Милан, странно растягивая слова. Глаза его лихорадочно блестели. — Вы позволите поболтать с вашим другом?
— Сколько угодно, командир, — с вежливой улыбкой ответила Мишель. Я-то видел, какая она искусственная, ее улыбка. И тут же понял, почему — Милан заявился изрядно навеселе. Видно, где-то приложился к бутылке на радостях, и довольно основательно. Это очень непохоже на того, прежнего Милана, командира базы.
Он присел на одно из кресел у стены. Спохватился, встал.
— Вы позволите, баронесса?
— Да, пожалуйста. Не желаете чего-нибудь выпить? — предложила Мишель, играя роль радушной хозяйки.
— Рому, если вам не трудно, — криво улыбнулся Милан. Он изо всех сил старался походить на тех, давно забытых ныне офицеров, чья светская выучка ничуть не уступала военной.
— Прошу вас, командир, — натянуто улыбнулась Мишель, подавая ему стакан с коричневой жидкостью.
— Благодарю, баронесса.
Я в удивлении смотрел на этот спектакль. Милан, тот самый упрямый Милан, которого я когда-то вытащил под огнем с галечного пляжа, снова напоминает обычного синюка, с которым мы летели сюда на «Либерти». Сразу вспомнилось его пьяное бахвальство своими заслугами, и то, как он не просыхал все время, пока мы ожидали отправки с Йорка. И как его били за пролитое спиртное. Вместо сильного волевого человека, каким он стал по прибытии на авианосец, и каким он мне запомнился, в каюте сидит тряпичная кукла с сизыми мешками под глазами.