— Господин…
— Видно ты обманул меня, называя себя лучшим вором и грабителем склепов от Шагристана до Шандаары,— господин в красном тюрбане криво улыбнулся.— А я не прощаю обмана.
Аяз не сразу уловил страшный смысл этих слов. Впрочем, вряд ли бы он успел что-то сделать. С неуловимой глазу быстротой, страшные слуги рванулись к Аязу. Он успел увидеть взмах конечности, напоминавшей птичью лапку, с длинными, загнутыми когтями и мир перед ним разорвался в ослепительной алой вспышке, быстро сменившейся чернильной темнотой.
***
Рыча и толкаясь, монстры вырывали друг у дружки самые лучшие куски. Слышалось отвратительное чавканье и хруст.
Красноглазый обладатель золотой сабли безучастно смотрел на кровавое пиршество, занятый тяжкими размышлениями.
Это была четвёртая группа потерянная им в подземельях мёртвого города за год. Аяз и его банда казались самыми подготовленными из всех, но и они смогли добраться только до входа. А что будет ждать в самой Сокровищнице тех, кто пойдёт следом? Если туда вообще кто-нибудь доберётся...
Его враги хорошо постарались! Но ещё он стребует с них долги.
Взметнув облачко пыли полой шерстяной накидки, красноглазый повернулся к терзаемым останкам спиной, решительно зашагал прочь. Ему предстояла дорога на другой край пустыни.
* * *
Был полдень, но в теснине меж слоистыми скалами властвовала тень. На крутом склоне угнездилось несколько крупных грифов. Птицы, нахохлившись, дремали — прохладный ветер топорщил перья на спинах. Внезапно падальщики встрепенулись, синхронно повернули головы, с настороженностью часовых выглядывая что-то на пробегающей по дну теснины тропе.
В дальнем её конце появились люди. Появились неожиданно и бесшумно, будто вышли из самой скалы.
Людей было трое. Идущий первым был худ, высок и широкоплеч, с сильными жилистыми руками. Твёрдая уверенная походка выдавала в нём воина, а надменное выражение лица и гордо выпрямленная спина подсказывали, что он больше привык командовать, чем подчиняться. Он кутался в шерстяную накидку пустынников-хаммадийцев. Торс закрывал дешёвый кожаный панцирь, на поясе болталась сабля в позолоченных ножнах. Красный тюрбан и платок-гутра закрывали его голову и лицо до самых глаз, глубоко сидящих под широкими бровями. Сейчас эти глаза были тёмно-карего оттенка.
За ним, сонно переставляя ноги, плёлся загорелый подросток в штанах из некрашеной холстины — одежды рабов и бедняков. Он не был связан, но создавал впечатление пленника или раба.
Замыкал группу человек, одежда которого была непроглядно чёрного цвета. Шею его закрывал популярный у хаммадийцев платок, перехваченный кручёным ремнём на лбу. Лицо смуглое, с воинственной квадратной бородкой, без усов, тщательно выбритой под нижней губой.
Грифы успокоились, отвернулись.
Выйдя из теснины, тропа поворачивала в сторону, поднимаясь по пологому склону. С одной её стороны высилась стена утёса, с другой — неглубокий обрыв, в который водопадом обрывался струящийся с гор ручей. Ручей, хоть и широкий, легко можно было перейти вброд, даже не намочив коленей, но люди почему-то сделали изрядный крюк, пройдя по грубому мосту из нескольких брёвен. Дальше тропа заканчивалась, упиралась в тёмный зёв пещеры. Перед нею, как условный знак и предупреждение, на кольях покоились несколько бычьих и лошадиных черепов.
Не доходя шага до знака, предводитель в красном тюрбане, остановился.
— Выходи, Авва! Я хочу говорить с тобой! — пещера вторила его голосу гулким эхом, смолкнувшим где-то в глубине.
Какое-то время ничего не происходило. Всё так же гудел ветер, журчал ручей. Предводитель ждал. Сопровождающий неуверенно переминался с ноги на ногу. Раб равнодушно пялился перед собой. Наконец эхо принесло ответ:
— Кого это я слышу? — искажённый стенами пещеры голос звучал глухо и потусторонне.— С чем же дорогой гость пожаловал ко мне на этот раз?
— Я пришёл испросить совета! — молвил дорогой гость, вздохнул и нехотя добавил: — И помощи.
— Помощи??? — переспросил глухой голос.— Неужто гордый мужчина не справившись, решился перешагнуть через свою гордыню и пришёл на поклон к слабой слепой женщине?
Мужчина не ответил. Стиснув золочёную рукоять сабли, он наклонил голову, с недобрым прищуром разглядывая камни под ногами.
— Выбирай тон, наглис! — подал голос его возмущённый спутник.— Ты говоришь с самим Мустафой аль Гюлимом!
— Адихмар, я разве давал тебе слово? — холодно вопросил Гюлим, слегка повернув голову.
— Нет, хозяин, но…
— Тогда закрой рот.— Гюлим снова обратил свой взгляд в глубину пещеры.— За пять столетий, мой слуга так и не научился сдержанности. Хотя, ты могла бы и не томить нас на пороге, а, пригласить в дом, как положено радушной хозяйке.
— Пригласить хафашей в дом? — хозяйка издала звук, который можно было принять за смешок.— Нет, Гюлим. Вы останетесь там, где стоите.
Из пещеры послышалась какая-то возня, шелест и лёгкие постукивания палкой по камням. В темноте возникло белое безглазое лицо. Казалось, оно плывёт прямо в воздухе. Но то, что человеческое око едва могло различить во тьме — хафаши видели так же ясно как днём. Опираясь на узловатый посох, к ним шла невысокая чернокожая женщина, с длинными спутанными волосами. Её лицо покрывал тонкий слой белой глины, придавая ему вид грубой маски. Одежда состояла из платья дашики с разорванным воротом, каким-то чудом державшимся на костлявых ключицах. В общем, с последней их встречи, Авва изменилась не сильно. Единственным добавлением стал цветок водяной лилии в волосах над ухом.
Хозяйка пещеры выбралась на свет, встав так, чтобы между ней и хафашем оставались колья с черепами. Подбоченившись, она горделиво задрала острый подбородок.
— Что тебе нужно? — без пещерного её эха голос звучал гнусаво и простужено.
— «Пиала Жизни» не доступна для меня. Чары алялатов не позволяют проникнуть в подземелье ни мне, ни моим слугам, а от смертных там никакого толку! Есть ли другой способ сломать печать на гробнице?
— Есть,— после короткого раздумья Авва. Губы её, покрытые истрескавшейся глиняной коркой, скривились в иронической усмешке.— Приведи святого праведника и пролей его кровь на алтарь старых богов. Но мало просто вонзить нож ему в сердце, он должен добровольно пожертвовать собой! Многие ли поддадутся твоим уговорам, зная, кого тем самым выпустят в Мир Живых? Если, конечно, ты вообще сможешь приблизиться к кому-нибудь из них без вреда для себя!
— Я — воин и знаю, что некоторые крепости бывает проще обойти, чем брать штурмом. Но если их стен не миновать, то лучше идти на них подготовленным, зная, где слабые места. Я хочу попросить тебя…
— Проси не меня,— прервала его женщина.— Я всего лишь инструмент в руках богини. Спрашивать нужно её!
— Я готов к этому.— Без колебаний согласился Гюлим, искоса бросая взгляд на отрешённого от происходящего раба.— Знаю, что она любит больше всего. Кровь не познавших любви юношей.
— Жертва не понадобится.
— Почему? — недоверчиво сощурился хафаш.
Авва загадочно улыбнулась.
— Ты хочешь, чтобы Зулл Саракаш вернулся под солнце живых,— сказала она, выдержав необходимую паузу.— Ты хочешь начать войну, чтобы корона твоего повелителя снова воссияла над этими землями. Это в интересах богини. Саракаш изведёт всех этих поклонников безликих Алуита и Исайи, это вернёт людей к их прежним богам и на алтарях Минры как встарь запылают жертвенники. Так ты готов услышать слово богини?
***
Прорицание проходило у входа в пещеру. Ведьма удалилась. Вернулась через некоторое время, неся в руках две медные курильницы для благовоний и кувшин из которого исходил резкий травяной запах.
Гости, число которых успело сократиться до двух, ждали её в тени скалы. Если слепая Авва это заметила, то виду не подала. Судьба несостоявшейся жертвы волновала лишь куда-то вдруг запропавших грифов.
Действуя быстро и сноровисто, словно слепота её ни капли не мешала, ведьма расставила курильницы, уселась между ними, поджигая в них особые порошки. Когда повалил редкий белёсый дымок — Авва отпила из кувшина. Через несколько минут кожа её почернела ещё больше, движения утратили резкость, а голова словно стала слишком тяжёлой для шеи и постоянно заваливалась то на одну, то на другую сторону.