Добравшись до места, он поспешил захлопнуть за собой дверь кабинета, щелкнул рычажком, заблокировав замок, прошел за стол, заваленный бумагами, и с выдохом облегчения упал в старое, просевшее кресло.
Его глаза закрылись сами по себе, под тяжестью век. Но это не принесло ему отдыха, так как по внутренней стороне век сначала поплыли красные круги, а потом, словно на экране телевизора, заплясали картинки-воспоминания о прошедшей смене. Вереницы карет скорой помощи. Замурованные в скафандры врачи. Носилки, анализы, капельницы, томографы. Искаженные от боли и жара лица пациентов. Крики и мольбы о помощи. Смерть, пляшущая свой коварный и зловещий танец. В каждом кашле. В каждой бусинке пота. В каждой капле крови. В каждой слезе. И в каждом взгляде.
Кромешный ад. Ад!!! Его персональный, личный ад!!!
Ну или чистилище. Испытание, которое он должен выдержать. Чтобы доказать кому-то, что он достоин звания врача. Что, может быть, он всю жизнь шел к этому моменту. Что был рожден для него. Чтобы сейчас день за днем стоять на передовой в то время, как кругом падают гранаты и свистят пули…
На самом деле — нет. Дело было не в этом. Не в этих красивых словах о призвании и долге. На самом деле, все было для того, чтобы вымолить прощение…
Это осознание тонкой мучительной иглой словно проткнуло его тело насквозь. От самой макушки до пят. Да…, вымолить прощение… Потому, что виноват. За то, что не уберег. За то, что отпустил и позволил случится тому, что случилось…
В его памяти, очень ярко и четко, вспыхнул образ сына. Веселое веснушчатое лицо. Непослушные светлые кудри. Упрямый подбородок. Глаза, то светло-карие, то черные, прямо как у матери. Единственный их с супругой сын. Мальчик, который слишком быстро вырос и уехал от них. Их душа! Их свет! Их радость! Которого они отправили прямо в лапы чертовой смерти… Пять лет назад. Когда он погиб в глупейшей автомобильной аварии, после того, как уехал учиться на кардиолога, как отец, в Германию. На историческую родину, с надеждой остаться там работать.
От этих воспоминаний, с трудом пережитая скорбь, вроде наглухо запертая в подземелье памяти, снова чуть не выплеснулась наружу токсичным водопадом на его израненную душу. Как будто и не прошло пяти лет с того черного дня. Как будто и не было уже пролито море слез, выкурены тысячи сигарет и отмучены сотни бессонных ночей.
Он с силой обхватил руками голову, чтобы не поддастся желанию разбить голову в кровь об стол или расцарапать ногтями руки. А потом, он рывком открыл тумбочку и нащупал в ней стеклянный прохладный бок, достал початую бутылку водки, припасенный там же стакан и плеснул на донышко пахучую жидкость. Одним глотком жадно выпил налитое, ощущая как спасительный жар медленно растекается от желудка по всему по телу, разжимая в груди некую тугую пружину.
Уставившись невидящим взглядом на рекламный постер средства от гипертонии, он вдруг подумал, что будет продолжать делать свою работу. Несмотря ни на что. Делать хорошо. Спасать пациентов. Каждую смену. Без жалоб и нытья. И может быть, когда он спасет сотого человека. Тысячного. Десятитысячного. То тогда ему будет даровано прощение. И он, наконец, перестанет видеть в глазах каждого молодого парня, попадающего к нему в отделение, своего сына.
Дождавшись пока секундная стрелка на часах пройдет еще один круг, он отправил бутылку и стакан обратно в темноту тумбочки. Потом, глубоко вздохнув, включил компьютер и принялся заполнять формуляры данных о пациентах, поступивших за смену, состоянии аппаратуры и имеющихся неисправностях, для того, чтобы окончатлельно сдать смену и вернуться в отель.
Заполняя фамилии и имена поступивших, он остановился на одной записи. На фамилии и имени их самого знаменитого пациента. Космонавте. По какой-то бюрократической ошибке или иному недоразумению госпитализированном не в столичном военном госпитале или в клинике администрации президента, а в их отделении для «простых». Может быть «наверху» почему-то подумали, что их «ковидное» отделение лучше справлялось со своими задачами. Как бы то ни было, он был тут. Занимал одно из самых хорошо оборудованных коек. Был причиной того, что возле отделения каждый день крутились репортеры. И еще, его состояние вызывало у него тревогу. И не потому, что он требовал дополнительной терапии, как тяжелый «ковидный» больной. А по другой причине…