Но все же она чувствовала себя неуверенно, когда поднялась и прошла несколько шагов.
Несколько раз во время трапезы взгляд Кальва задумчиво останавливался на Финне. Он должен был расспросить Сигрид, что же произошло в Марине: он ей поверил, когда она сказала, что там не должно было бы быть кровопролития.
Его глаза встречались и со взглядом конунга Олава, сидевшего за столом недалеко от него.
Он уже много лет был сторонником короля, знал его жестокость и вспыльчивость. Но Кальв считал, что жестокость — неплохое качество для короля, желающего удержать власть в своих руках в мятежной стране. И он восхищался Олавом, видя его храбрость и предприимчивость; в убежденности этого человека в том, что право быть конунгом в стране, ниспослано ему самим Богом, было что-то величественное. Его уверенность могла увлечь и других. Когда он отправлялся в поход по Норвегии и именем Христа подчинял себе людей, то, несмотря на невзрачную внешность и малый рост, производил впечатление короля — героя прошлых времен. И поклонение перед ним все более превращало его в конунга.
Кальв в эти годы был одним из ближайших друзей короля. Поэтому он видел и то, что другие наблюдать не могли: человека за обликом героя.
Он видел человека честного в своей вере и в попытках укротить свой буйный нрав, который глубоко раскаивался, когда сам понимал, что поступал неправильно. Но он также видел человека, слишком энергично насаждавшего христианство в стране, привыкшего с детских лет ставить себя выше любых законов. Видел Кальв и такие черты короля, которые нравились ему еще меньше: мелочность и жадность. Он поражался, что такой могущественный человек может так сильно страдать, когда видел, что допустил ошибку.
И сейчас для Кальва стало ясно, что в Мэрине Олав действовал слишком поспешно и совершил серьезную ошибку, даже если и не хотел этого. Сигрид могла бы доказать это, но промолчала и сделала это из-за Кальва.
При мысли, что это она сделала ради него, он испытал чувство радости: не так уж много она имеет против него, как показалось ему при первой встрече.
Но все же он был неуверен в такой женщине, как Сигрид. Ибо его опыт общения с женщинами был опытом воина. Женщины, с которыми он встречался, были либо пленницами, захваченными в походах, либо такими, которые охотно отдаются мужчинам, но за вознаграждение.
Он, правда, встречал и других женщин, которые ему нравились, но это было в те времена, когда он жил дома в Гиске и был скромным, как мальчик: он лишь любовался ими на расстоянии. Его рано стали брать в походы и дальние плавания. Он, как и другие, быстро научился стоять за себя. Последние годы он ездил по стране вместе с королем, и этим поездки почти не отличались от дальних походов.
Кальв обратил внимание на Сигрид уже в первый день в Мэрине; и он был не одинок. Но она была такой отчужденной, не обращала внимания на происходившее вокруг и производила впечатление столь оцепеневшей и холодной, словно была вырублена изо льда. Один из приближенных короля назвал ее Ледяной Фрейей. Против выступил Сигват Скальд.
— Она не такая, — сказал он. — Это лишь потому, что она очень любила мужа.
— Ты с ней знаком? — спросили его.
— Да, — прозвучал короткий ответ.
Об этом говорили много и о том, что Сигват не имеет намерения слагать песни о поездке на Мэрин, как это он обычно делал о всех походах короля.
Когда король взял Сигрид с собой в Каупанг, шептались и о том, что он привез ее для себя. Кальв думал так же. Однако он испытывал большое желание попросить короля отдать Сигрид ему, потому что, во-первых, она нравилась ему, а во-вторых, она была выгодной партией, и он только сомневался, как Олав воспримет это.
И когда Сигват предложил поговорить с конунгом о его деле, он сразу же согласился.
Если ему отдадут владения Сигрид, то король сделает его лендманом во Внутреннем Трондхейме. Об этом он догадывался. Но то, что король отдал ему Эгга и все остальное, чем владел Эльвир, оказалось выше всех его надежд.
Кальв понимал, что ему будет нелегко быть королевским лендманом в Эгга. А после того, что случилось в Мэрине, народ будет настроен против него еще больше. Но все же он был рад.
Он привык быть хёвдингом в дальних походах, а последние годы, когда служил в королевской дружине, он почувствовал, что крылья ему подрезали. Сейчас же он снова был свободным и мог показать и себе, и другим, что у него еще полно сил.
И Сигрид — он улыбнулся, подумав о ней, — начала отходить; он завоюет ее.
На следующий день после завтрака к Сигрид явился дружинник епископа Гримкелля и увел ее с собой. Когда она вошла в дом епископа, то увидела его вместе с Йоном.
Жестом он приказал ей сесть.
— Ты была больна, — произнес он.
Она уселась на дальний край скамьи и почувствовала, что готова мгновенно вскочить. Прошло какое-то время, прежде чем епископ заговорил, а она осторожно разглядывала его. Он был худ, глаза глубоко запали в глазницы.
— Ты сказала Йону, что готова принять обряд крещения, но не хочешь верить в бога короля Олава, — произнес он наконец.
— Я говорила тем утром в бреду, — ответила Сигрид. — Я узнала потом, что женщина, ухаживавшая за мной, дала мне ночью сильное снотворное.
— Ты считаешь, что сейчас готова верить в Бога конунга Олава?
Она помедлила с ответом.
— Здесь ты можешь говорить свободно, — промолвил епископ. — Все, что ты скажешь, будет выслушано, как исповедь.
Сигрид продолжала молчать.
— Я понимаю, что ты знаешь многое о христианской вере, — продолжал он. — Но Йон говорит, что ты говоришь о боге Эльвира, как о христианском Господе, а у короля такой Бог, которого он использует в интересах укрепления своей власти.
— Я оговорилась.
— Я не сомневаюсь, что ты высказала мысли, о которых хотела бы промолчать. Но поскольку есть повеление короля, что ты должна быть окрещена, мой долг узнать, во что ты веришь.
Его голос звучал дружелюбно, глаза изучающие и серьезные. Сигрид вздрогнула. Ей показалось, что он превратился в оборотня. Это был епископ из Мэрина, тот самый, который служил мессу перед бедными, искалеченными людьми, оставшимися в живых после приведения в исполнение королевского приговора. А сейчас он сидел здесь серьезный и настойчиво допрашивал ее.