– Да! И что? – кинула она в меня коротко и вызывающе.
– А то, что у тебя не хватает яиц сказать мне то, что на самом деле тебя возмутило.
– Ну конечно! Ты думаешь, что яйца есть только у тебя. Два твоих маленьких яичка с которыми ты носишься, словно с писанной торбой, от которых, впрочем, нет никакого толка.
– Что ты несешь, вообще? Ты сама себя слышишь?!!
– Я себя слышу. Отлично слышу. И к твоему сведению, у меня есть яйца. Два гребаных яичника! Которыми я и сделала наших детей. И выкормила! И вырастила! Ими и вот этими сиськами! – она схватила себя за грудь и принялась яростно трясти ими, – А вот этими руками я мыла, кормила и драила, много лет подряд, обслуживала вас, обстирывала и подтирала ваши жопы – она вскинула руки и скользнула острым ногтем по моему носу, – а где ты был все то время? Где угодно, только не с нами. Вечно шатался вне дома и приходил поздно, в то время, когда весь дом, дети и твоя идиотка мать были на мне. И вот теперь не надо относиться ко мне, как к маленькой дурочке! Понял меня! Хватит!!! Я – не дурочка!!! И у меня есть яйца, которые побольше твоих будут!!!
– Это просто невообразимо, что ты все свалила в одну огромную кучу. Кони, люди, все у тебя смешалось!!! – выкрикнул я, сжимая кулаки и окончательно теряя самообладание, – я не сомневался в твоих яичниках! Я хотел сказать, что ты вот сейчас начала эту гребаную ссору на пустом месте и даже не можешь сформулировать и высказать мне причину своего недовольства. Хотя я и сам знаю в чем твоя проблема.
– О да! Ты у нас такой умный! Такой продвинутый! Образованный! За границей учился! Не то, что я, да? Куда мне до тебя! Да‑да. Я это много раз уже слышала от твоей матери, – она окончатлеьно перешла на крик и теперь визжала так громко, что если бы мы в магазине были не одни, то к тому времени обязательно бы накричали на себя беду.
– Послушай. Давай выдохнем…, ‑ ответил я уже спокойнее, понимая насколько глупо мы оба себя ведем и что если я первым не пойду на примирение, наша внезапная ссора может для всех нас стать роковой, – ты же так не думаешь на самом деле. Ты просто устала. И я устал. Мы все устали. У нас были долгие и сложные день и ночь. И теперь ты просто срываешься на меня.
Будто вмиг растеряв запал, она вдруг отвернулась и заплакала. Ее острые худые плечи дергались вверх и вниз, а пальцы на руках нервно сжимались и разжимались. Дети же молча стояли возле нее, хлопая глазками и непонимающе переводя взгляды от матери ко мне.
– Ты не убил ее, потому что она – молодая и красивая, а я уже нет. Мне почти тридцатник и я стала страшной, – жалобно всхлипывала она, уткнувшись в воротник своей куртки.
Я все понимал сам. И ей не нужно было ничего мне объяснять. И увидев ее слезы, мой гнев также моментально растворился и мне стало за себя стыдно.
– Ты меня ревнуешь в зомби? – примирительно, с вымученной улыбкой на лице, спросил ее я.
Она в ответ кивнула головой.
– Ты же понимаешь, что это нелепо?
Она снова кивнула.
– Ты же знаешь, что я люблю тебя.
Опять кивок.
– И только тебя?
Кивок.
Потом я подошел к ней вплотную и обнял, стянув со своего лица маску и ища губами ее губы. Она тесно прильнула ко мне и подняла свое лицо к моему.
Мы поцеловались. И снова стали родными людьми, дружными партнерами у которых одна цель – выжить и спасти детей.
– Прости… Наверное это гормоны… Скажи спасибо, что меня не терзает токсикоз…, ‑ жарко прошептала она мне в ухо, когда наши губы, наконец, оторвались друг от друга. И я почувствовал себя еще более виноватым от того, что снова забыл, что она была беременна и то, что в ее положении ей приходилось намного сложнее, чем мне…
Простояв так еще минуту, обнимая друг друга и целуясь, мы, наконец, принялись за дело…
Рассвет
– Родители! Я хочу кушать… и спать…, ‑ строго обратилась к нам старшая дочь, недовольно смотря на нас снизу вверх.
– Я тоже…, ‑ пискнула младшая, поддержав старшую сестру, капризно плюхнувшись попой на пол и обняв плюшевого единорога.
– Сейчас все будет, – нарочито бодрым тоном ответил им я, глубоко вдыхая воздух помещения, отмечая про себя, что мой нос улавливал лишь запах гниющих продуктов, но никакой сладковатой аммиачной вони.
– Конфетка моя, сними, пожалуйста, маску и понюхай тоже воздух, – обратился я к старшей дочери, которая послушно выполнила мою просьбу.
– Папа, воняет…, ‑ ответила она, сморщив крохотный носик.
– Чем воняет? Как тогда, в тех домиках?
– Нет, папа. Воняет, как из нашего холодильника…
Я ухмыльнулся и погладил дочь по волосам, вспомнив насколько «своеобразно» несло из нашего домашнего холодильника, после того, как в квартире пропало электричество и начали портиться замороженные полуфабрикаты в морозильной камере. Потом я кратко рассказал супруге о моей гипотезе, что мы со старшей дочерью обладаем особенностью чувствовать запах тварей, в отличии от нее и младшей девочки. Супруга же молча выслушала меня и лишь устало кивала головой, не задавая вопросов.
– Поняла. Пожалуйста, проверь все тут. А потом, нам действительно нужно поесть и поспать… Я больше не могу…, ‑ пробормотала она, вскинув брови мучительным «домиком».
Почувствовав себя несколько уязвленным тем, что супруга либо не воспринимает мои догадки всерьез либо не придет им значения, я осекся, но все же согласился, что слова могут подождать, а дело было все еще не сделано.
Оставив семью на месте, я занялся обходом оставшиеся неисследованными торговые ряды магазина. Как и я предполагал, помещение оказалось «чистым». На удивление нетронутые, безупречно разложенные ряды продуктов и товаров лежали на своих местах, именно так, как они и были оставлены с мирных «довоенных» времен. Я прошел мимо сверкающей броскими этикетками секции с бытовой химией и детскими игрушками. Далее шел ряд с хлебобулочными изделиями, позеленевшими и заплесневелыми. Сектор с сухими завтраками и бакалеей. По низу была устроена шеренга из холодильных витрин с замороженными овощами, стоящие в лужах, потекшие без электричества. По правому краю высился вино‑водочный стенд, под завязку набитый бутылками со спиртным, с нижней полкой, где в темном уюте поблескивал рядок с моим любимым красным испанским вином, до которого я пообещал себе добраться, когда настанет нужное время.
Дойдя до противоположного конца магазина и второй кассовой стойки, я убедился, что сквозной выход был крепко защищен ставнями, что вселило в меня еще больше уверенности, что мы находились в безопасносности.
Окончательно осмелев и оставив швабру, я без опасений прошелся по остальным рядам. Мимо угла, заставленного витринами с пивом и безалкогольными напитками, отсеков с молочными продуктами и замороженным мясом, от которых невыносимо несло тухлятиной, холодильника с овощами и фруктами, также зеленеющего и воняющего. И, совершив полный круг, вернулся к своим, отрапортовав супруге, что «периметр» безопасен.
– Мы не сможем в этой вони спать. Надо избавиться от протухшей еды. Я тебе помогу…, ‑ неожиданно заявила супруга, удивив меня непонятно откуда взявшимися энтузиазмом и энергией, тогда как я был уверен, что у нее остались силы лишь для того, что найти для себя удобный уголок и провалиться в сон.
Еще около часа у нас заняла изнурительная работа по очистке холодильников от протухших продуктов, расфасовыванию их по пакетам и выбрасыванию во двор сквозь приоткрытую узкую щель в ставнях, в которой я каждую секунду опасался увидеть лапу пролезающего в наше новое убежище зверя.
– Ты видел, что там? – спросила меня супруга, когда мы покончили с работой, показывая рукой в сторону закутка, замаскированного за одним из огромных холодильных шкафов.
– А что там? – хрипя осипшим от усталости голосом спросил ее я.
– Там душевая, – невозмутимо ответила она.
– И что? Душевая? Все равно воды в трубах нет.
– Зато посмотри сколько воды есть в бутылках, – ее палец был направлен в сторону длиннющей вереницы из пятилитровых бутылей с питьевой водой, выставленных на полу, вдоль одного из торговых стендов.