Еще семь минут понадобилось ему, чтобы закончить путь и ухватиться рукой за люк входного шлюза.
— На месте. Давление в баллонах сто тридцать. Давление в скафандре — в норме, — отрапортовал он в передатчик, и не слушая ответа, принялся, прилагая отчаянные усилия, отвинчивать замок на шлюзовом люке. Тот поддавался с трудом. Руки дрожали от усталости и напряжения. Через долгих пять поворотов, люк, наконец, дрогнул и раскрылся.
Он протиснулся внутрь шлюза. Захлопнул за собой люк. Развернулся, глубоко вдохнул и шумно выдохнул, собираясь с силами. Потом принялся крутить замок на люке в обратную сторону. От усталости и напряжения в его глазах поплыли темные пятна и в ушах зазвенело. Он немного ослабил усилия, опасаясь того, что может потерять сознание. А время шло. Секунда за секундой. И показатель кислорода снижался все ниже и ниже, приближая роковую развязку.
Наконец, люк был закрыт. Теперь оставалось самое последнее. Самое сложное. Почти невозможное. За одиннадцать оставшихся минут успеть выровнять давление между атмосферой в шлюзе и в остальной станции. Согласно нормативам на это требуется минут тридцать, в минимуме — двадцать. А если этого не сделать, то люк между шлюзовым отсеком и станцией из за перепадов давления ему ни за что не открыть. Он будет намертво запечатан, даже если ему удастся раскрутить замок. И никто ему не сможет в этом помочь. Выровнять давление в шлюзе может только он. На этой стороне. И у него на эти манипуляции оставалось слишком мало кислорода.
В стекле небольшого иллюминатора виднелись лица остальных членов экипажа. Они по очереди просовывали свои лица в круглое окошко и смотрели на на него испуганными глазами. Передатчик изредка доносил их слова, обрывки фраз, слов, возгласов, которых он почти не слышал и не воспринимал.
Он понимал, что наиболее вероятно умрет тут. В шлюзе. От гипоксии. На глазах у других членов экипажа. И последнее, что он увидит в своей жизни будет искаженное в ужасе лицо Джессики, малознакомой женщины, американки… Или лицо одного из других членов экипажа. Таких же незнакомцев. От осознания этого ему стало не по себе. Как будто ему было стыдно умирать перед чужаками. Тем более вот так, разыгрывая свой последний спектакль в жизни. В агонии. С синеющим лицом. С высунутым языком. С вытаращенными из орбит глазами.
«Да пошли вы в жопу!!! Не дождетесь!!!» — почти крикнул в окошко он и почувствовал как яростная, первобытная жажда жизни стремительно напомнила его истерзанное усталостью тело и передало ему непонятно откуда взявшуюся энергию. И он принялся действовать.
Он нащупал выступающий из стены тумблер управления подачи кислорода в шлюзе. И включил его, наблюдая за показателем барометра. Не моргая. Теряя терпение. Ощущая, как адреналин почти с осязаемым шумом прокачивается по артериям, пропитывает сердце, заставляя его тяжело ухать, заглушая голоса, доносящиеся из радиопередатчика.
«Вот и все братан… Тут мы и посмотрим чего ты стоишь!» — злорадно думал он про себя, наблюдая, как давление в барометре медленно тянется к указателю двухсот бар. Из шестиста необходимых.
Когда стрелка достигла двухсот, он вернул тумблер в первоначальное положение, перекрыв поток воздуха. По инструкции, нужно было теперь ждать около десяти минут, чтобы проверить насколько упадет давление в шлюзе.
Десяти минут у него не было. Он решил ждать две. Учитывая, что кислорода в баллоне оставалось минут на восемь и впереди еще предстояло повторить процедуру, когда давление в шлюзе достигнет необходимых шестиста бар.
Он внимательно смотрел на бегущую стрелку механических наручных часов, пока она преодолевала свой заданный путь в два оборота. Завороженно. Не моргая. А в подкорке его сознания, словно обрывки старых фотографий, разлетающиеся на ветру, пролетали воспоминания о его недолгой прожитой жизни. Забор из окрашенной в синий сетки рабица, который окружал его детский сад. Высокие тополя, растущие во дворе дома, где он провел детство. Морщинистые руки бабушки, гладящие его перед сном. Лица родителей на первой линейке в школе. Мальчишеские драки. Первая сигарета на заднем дворе. Первый глоток пива на скамейке в парчке. Глаза девушки после первого поцелуя. Школьный диплом. Переезд в другой город. Университет. Служба. Карьера. Женитьба. Рождение детей…
Как только стрелка часов отсчитала ровно две минуты, он взглянул на показатель давления в шлюзе. К счастью, стрелка сдвинулась с двухсот не более, чем на десять бар. Значит возиться с герметизацией шлюза нужно будет меньше и его шансы выжить немного повысились.
Он резко дернул тумблер назад, снова пустив поток кислорода в шлюз. При этом, краем глаза отметил, что воздуха в баллонах для дыхания оставалось минуты на четыре.
Долгие минуты три понадобилось, чтобы давление в шлюзе достигло нужных шестиста.
И тут он почувствовал быстро нарастающее удушье и понял, что кислорода в баллонах не осталось. Ждать больше было нельзя. Времени на стабилизацию давления в шлюзе у него больше не было.
Превозмогая обрушившуюся на него слабость, он упал на колени и отчаянно принялся раскручивать замок на входном люке, бормоча про себя слова молитвы. Забыв, что является атеистом. Как мог, как помнил, как слышал когда-то в детстве от бабушки. Умоляя всевышнего помочь ему выжить, сделать так, чтобы давление между шлюзом и станцией чудным образом сравнялось и чтобы люк открылся.
Прокрутив нужные пять оборотов, почти ничего не видя перед глазами от того, что лицо залило потом, а зрение поплыло темными пятнами, он ухватился за ручку и дернул.
Люк остался безразлично неподвижным. Словно камень.
Он с трудом встал на ноги и кинулся к показателю барометра. Сквозь пелену, он едва различил, что давление упало на шестьдесят бар. Поэтому люк не открывался. Потом трясущимися руками в неповоротливой раздувшейся перчатке он включил тумблер подачи давления, решив оставить его включенным и продолжать дергать люк в надежде, что судьба или всевышний сжалятся над ним, и позволят люку открыться до того, как он потеряет сознание.
Остальное ему казалось произошло словно во сне. Слабеющими руками он вроде некоторое время сражался с ручкой люка. Потом провал. Толчок. Провал. Чьи-то руки. Провал. Щелчок открытия шлема. Провал. Снова чьи-то руки. Провал. Голоса. Провал…
И последнее, что он помнил — это нависшее над ним улыбающееся лицо Джессики…
Тридцать дней до часа ИКС
15 апреля 2020 года
Четверг.
В нашем городе вторую неделю, как ввели карантин, и запретили без надобности выходить из дома. Все сидят по домам, словно кроты в норах. Все закрыто, кроме аптек и продуктовых магазинов. По опустевшим улицам, словно весенние ласточки, летают доставщики готовой еды из ресторанов. И таксисты.
Я все еще притворяюсь, что работаю из дома. На самом деле сплю до десяти, лениво просыпаюсь, за пару часов по быстрому отвечаю на нужные рабочие имейлы. Иногда, укрывшись с головой в любимое вафельное одеяло, вишу на видеоконференциях, отключив микрофон и камеру.
Мне даже нравится. Дети рядом. Жена рядом. Никакой будничной шелухи. Никаких ранних подъемов по утрам. Никаких лихорадочных сборов сонных детей в школу и садик. Потом сборов обратно домой. Никуда идти не нужно. Не нужно спешить. Бежать. Успевать. Не нужно притворяться активным и разносторонним. Ходить на фитнес, в кинотеатры, на вечеринки, чтобы чувствовать себя в теме. Можно просто плотно закрыть дверь квартиры, защитившись от внешнего мира угрозой вируса, гуляющего, словно призрак, где-то снаружи, налипшего невидимой пленкой на руках и лицах прохожих, на кнопках лифтов, на поручнях лестниц и дверных ручках. Ничего не осталось, кроме нашего маленького мирка на шестьдесят квадратных метров. Как будто бы прошлый образ существования никогда не существовал. Будто бы он был лишь сном…
Как бы не были тревожны новости и предупреждения об опасности, бесконечным водопадом льющиеся из каждого утюга, мне становится как-то предательски хорошо и спокойно. Как будто я нашел в себе скрытого, прячущегося всю прошлую жизнь, интроверта. Перезагрузился. Сбросил все настройки на заводские. Отбросил ненужное. Перестал притворяться. Обнулился.