Подгоняемый тревогой о том, что мы не успеем покинуть квартиру до того, как ее окончательно охватит огонь, или до того, как мы задохнемся и потеряем сознание от дымового отравления, я кинулся обратно в комнату, гадая по пути о том, готова ли супруга и дети к скорейшей эвакуации…
БАМ-БАМ-БАМ!!! — неистово гремели барабаны у меня в ушах!
БАМ-БАМ-БАМ!!! — в животном экстазе танцевали первобытные охотники!!!
БАМ-БАМ-БАМ!!! — от каждого удара барабанов волна адреналина раздувалась и увеличивалась все больше и шире, ускоряя движения серфа и заставляя его опасно балансировать на краю развернутой пропасти!!!
И среди этого безумного хаоса, огня и дыма, в моем воспаленном сознании вновь всплыло лицо бабушки. Смуглое. Сморещенное. С побитыми годами желтыми зубами. С глубоко посаженными выцветшими глазами, подернутыми катарактой. Она снова смотрела на меня с любовью, ее теплые заскорузлые руки гладили меня, успокаивая, а губы шептали слова, которые я не мог уловить…
Благодарный за подобную поддержку со стороны сил, которым нет объяснения, ощущая в себе дух и уверенность, я дернул дверь лоджии и вернулся в квартиру…
Золушка
Зайдя внутрь, я с облегчением обнаружил, что воздух в помещении квартиры был пока еще довольно чистым и прохладным. Значит время на сборы у нас еще оставалось. Однако задрав голову с закрепленным ко лбу фонарем вверх, я заметил, что потолок детской комнаты пожелтел по краям. И коричневатая желтизна на моих глазах разливалась по сторонам и тянулась к середине, будто разбухающая лужа, стремящаяся заполнить любое встретившееся на пути свободное пространство.
Я спустил на шею самодельный респиратор, сооруженный из обернутой вокруг головы футболки. Попробовал вдохнуть воздух полной грудью. И убедился, что несмотря на сгущающуюся сизую мглу, дышать в квартире возможно было пока без затруднений. В особенности в контрасте с «духовкой», в которую успела к тому времени превратиться помещение лоджии.
Стянув с шеи свернутую футболку и наспех натянув ее на себя обратно, я быстрым шагом направился в гостиную, ощущая нарастающее нетерпение, перемешанное с раздражением от уверенности в том, что супруга, скорее всего, все еще возилась со сборами. И мне, как часто бывало, придется взять задачу в свои руки.
БАМ-БАМ-БАМ!!! — отстукивали барабаны, подталкивая меня в спину и заставляя двигаться быстрее.
Заряженный праведным недовольством к жене за нерасторопность и одержимый жаждой действий, я на полном ходу танком влетел в гостиную и лоб в лоб столкнулся с супругой. Она же стояла посреди комнаты в полной «боевой» экипировке, которую я когда-то купил, готовясь к часу икс. На ней был надет добротный охотничий костюм цвета «хаки» с отстегивающимся капюшоном, военные ботинки на высокой шнуровке, кепка с широким козырьком, а за спиной — заполненный вещами походный рюкзак. За обе руки ее держали девочки. Притихшие. Прижимающиеся к матери. Не задающие вопросов. Также, как и мать, одетые в полное походное обмундирование. Даже с крохотными рюкзачками за спинами, теми самыми, которые я в свое время мучительно выискивал среди десятков Интернет-магазинов, а потом долго ждал доставки до нашего города. В руках супруга держала походную одежду и для меня. А возле ее ног стоял наготове мой рюкзак и пара мужских ботинок.
«Жена декабриста…» — удивленно подумал про супругу я, все никак за почти девять лет нашей супружеской жизни не привыкнув к ее «качелям». Когда она непонятным для меня образом совмещала в своем поведении черты инфантильной девочки и решительной и мудрой женщины, сменяя эти личности в только ей понятном порядке.
— Мы готовы. Я нашла одежду, которую ты купил. Вот — все одела… В рюкзаки положила еду и воду…
Она стояла с прямой спиной. Чуть приподняв голову. И с твердым, уверенным достоинством, и даже вызовом, смотрела мне в глаза. Наставив мне в лицо луч своего налобного фонаря. И чуть приподняв плечи в лямках рюкзака.
А лицо ее… Лицо… Что это было за лицо!!! Тонкое. Светлое. Безупречное. С горящим румянцем на скулах! Оно было таким красивым в неровных оранжевых всполохах огня, рисующего пылающие орнаменты на внешних сторонах оконных штор, что я чуть не подавился собственным языком. Лицо одновременно знакомое и незнакомое. Сильное и слабое. Непоколебимое и уязвимое. И слава всем богам! Уже не такое, каким оно было совсем недавно, презрительным и брезгливым, когда я сидел на полу и собирал по крупицам остатки своего мужского достоинства, признаваясь в неспособности найти выход из сложного положения.