Надо также помнить и то, что она как-то заявила одному из свидетелей, что ей, любвеобильной матушке, придется за "такое ........", здесь следовало грубое, неприличное, обидное название, - "как Женька, отвечать", и что, наконец, свидетели утверждают, что Женю отравили близкие Чеберяк. Свидетели, соседи Чеберяковой, засвидетельствовали, что она крайне небрежно относилась к своим больным детям, не давала им лекарства, запирала их в комнате, когда уходила на несколько часов со двора, и они там метались в предсмертной агонии без помощи, без надзора и ласки. Их находили в ужасном виде подмоченными испражнениями, измученных, плачущих. Так "заботилась" эта мать о своих детях.
Что еще показал ценного Полищук.
Он удостоверил, что квартира Чеберяк - крайне странная квартира и что ее постоянно посещали уголовные элементы.
Нельзя не отметить, что, на другой день, Полищук пришел в суд изменивши наружность, - он совершенно обрился. А разве свидетель, которого опознавали в суде, может менять наружность во время процесса?
XXXIX.
Людмила Чеберяк..
Это единственный ребенок, оставшийся в семье Чеберяк после убийства Андрюши Ющинского: - старшие ее брат и сестра - Женя и Валя - умерли вскоре, после первых же допросов матери.
Выясняется, что 13 марта, т. е. на другой день убийства Андрюши, Людя была отправлена денёчка на два к своей бабушке погостить и вернулась на четвертый день после убийства Андрюши.
...Вот вышла девочка лет десяти. Это та, которая перед присягой так горько плакала и все говорила: "боюсь, боюсь"...
Ее за руку ввел судебный, пристав.
Бледная, запуганная, вошла она в заду и стала перед судейским столом.
Причесанные под гребешку, ее густые каштановые волосы {94} заплетены в две тугие косички, которые чуть-чуть не доходят до пояса.
Все тоньше и тоньше книзу, они на концах перехвачены желтыми бантиками.
И когда она нервно поворачивает то ту да, то сюда свою измученную головку, косички сильно вздрагивают и бантики прыгают по спине, почти ударяясь о плечи...
Она спокойно начинает рассказывать о том, как они катались на мяле, как прибежал Бейлис, погнался за ними, схватил Женю и Андрюшу - Женя вырвался, а Андрюша попался и его утащил Бейлис.
Куда делся после Андрюша, она не знает... И говорит так складно, гладко, ровно, торопясь, чтобы все сказать... Говорит, как стихотворение читает...
Когда председатель что-либо спрашивает ее, хотя и близко. подходящее к рассказу, но нечто иное, она торопливо скороговоркой отвечает:
- Что вы, что вы, а ни боже мой!
Когда стали ее допрашивать, видела ли она все это сама, она заспешила, заторопилась; и вскоре вышло так, что сама она ничего не видала, а только слышала от своей покойной сестры Вали...
Когда она впала в противоречие с показаниями девочки-свидетельницы, дочери Наконечного, и когда им была устроена очная ставка, и когда Наконечная сказала ей с упреком: "зачем ты врешь, надо говорить правду..." личико ее скривилось, сморщилось, она побледнела, как смерть, навзрыд заплакала и торопливо закричала: "боюсь, боюсь, боюсь!.." Точно кошмар какой висит над ней, точно она изведала такую тяжелую руку изверга, что только при одном воспоминании чего-то, она сразу теряет душевное равновесие...
- Чего же вы боитесь, девочка? Вы не бойтесь, - говорит председатель, вас здесь никто не обидит, вы будьте вполне покойны...
И, почувствовав, что ее здесь не будут бить, она успокоилась.
- Не грозил ли кто-нибудь вам? - спрашивает кто-то из гражданских истцов.
- Грозил. {95} - Кто грозил?
- Полищук!..
- Полищук? - все изумлены, - ведь он за Чеберяк и против Бейлиса!
- Что же он вам говорил?
- Будет тебе, как Жене, если ты будешь показывать против Бейлиса.
Полагают, что это обмолвка: не "против", а "за", вероятно, хотела она сказать.
- А вы помните Полищука?
- Помню.
- Узнали бы его?
- Узнала.
- А какой он?
- Черный, весь черный.
- Девочка, оглянитесь, здесь он, или нет?
Девочка оглядывается.
- Вот он...
- Подойдите к нему.
Она медленно, осторожным шагом, поднимая, растопырив пальцы, правую руку вперед, идет прямо на Полищука, смотря на него широкими испуганными, полными ужаса, глазами.
- Боюсь, боюсь, боюсь!.. - вдруг отчаянно закричала она и горько, горько заплакала, схватившись руками за лицо.
А он, черный, как жук, недвижимо сидел на скамье, в упор смотря ей в лицо холодными, черными, злыми глазами.
Девочку опять успокаивает председатель.
ХL.
Вера Чеберяк.
Прихожу на заседание вечером. Батюшки, что это! Всегда полупустое отделение для публики, сегодня - полным полно.
Нарядные дамы, девушки киевского общества, священники. военные, чиновники - сколько здесь народа! Еле нахожу место!.. Лорнетки, бинокли, в которые запрещают смотреть, и море перьев дамских шляп, слепящих {96} пространство, колыхаются, трясутся и мешают что-либо видеть перед собой...
- Почему так много народа.
- Сейчас будут допрашивать Веру Чеберяк.
- Ну, теперь все понятно.,.
Вот входит она, сутуловатая, темная шатенка, в огромной, широкополой, черной бархатной шляпе, сплошь отороченной пером "под страуса", желто-оранжевого цвета... Огромный шишак из пера, того же цвета, неуклюже возвышается над полями.
Лицо... лицо странное, но обыденное, однако навеки запоминаемое... Матового цвета, сильно обрубленное вниз по линии губ и подбородка, оно некрасиво, если вы смотрите прямо в него, и совершенно иное в профиль. Длинный, правильный, прямой, с легкой горбинкой нос, уходящий в черные дуги прекрасных бровей. Ресницы чуть заметно вздрагивают, при взгляде в упор, в эти черные, как сливы, маслянистые глаза, страстно, повелительно и зло поблескивающие так неожиданно, так случайно... Широкая чернота под глазами свидетельствует нам о ней, как о женщине, всегда ищущей нервных, возбуждающих впечатлений... Тонкие руки, тонкие пальцы... Посмотрите, как скромна она, как потупляет она глаза, когда, с видом угнетенной монашенки, идет на свое место, на скамью свидетелей после передопроса... Смотрите, как спокойна, как выдержана она, когда свидетели при ней показывают, что убийство совершено в ее доме, что Женю отравила именно она...
Иногда только голова ее слегка ныряет, когда уж очень ёкнет сердце, и то это заметно более по ее желто-оранжевому султану, так чутко передающему все ее движения, чем по фигуре ее самой.
Говорит она так же плавно, как ее дочь, - видимо, долго вместе упражнялись, - даже дикция, удары решительно те же... Господи, что она только не рассказала, и кого только она не запутала!..
Больше, больше людей в эту кучу, словно кто-то все время твердил ей, когда она, без перерыва, почти два часа рассказывала все, что знала, что могла придумать.,. Умна она, хитра и изворотлива, как уж, как угорь... Как она ловко обходит все подводные камни, тонко предвидя возможные {97} вопросы. Ответы у нее всегда готовы... За словом она в карман не лезет и быстро отвечает на все, что ни предложат ей...
Что же она показала?.. Да все то же, что и дочка: Андрюшу не видела. Он к ним давно не приходил. Живет она скромно, тихо, аккуратно...Ни с кем не знакома, почти никого не видает и сама нигде не бывает... Семьянинка - каких мало... Любит своих детей до безумия - да, вот, двое умерли, - говорят, отравили их, пока сидела она в тюрьме... Тоскует она по ним... Жаль их... Но, вот, все-таки мелко начинает попадаться... Чувствуется враньё...
Вот Людя - ее дочка - рассказывала, что когда Бейлис утащил Андрюшу, то она сейчас же рассказала об этом матери, а мать уверяет, что ничего об этом от детей не слыхала, а услышала только месяца через три...
Вы понимаете, читатель? На глазах у детей Бейлис украл Андрюшу, и потащил его в печку, и дети, запыхавшись, прибежали домой и матери... ни гу-гу!.. Молчок... Сказали только папе... А папа, телеграфный чиновник, махнул рукой: пускай, мол, его тащит, эка беда! Пускай убьет его, этот Бейлис, съест!.. Мне-то какое дело!.. И не забудьте, что все это происходит на самой окраине Киева, где как среди всякого мещанского населения, при всякой возможности только тем и стараются заняться, что поболтать, сообщить новости... Строгие привычки в доме Чеберяковых!..