- Но как вы узнали, что вас избивал Мифле? Ведь было же темно?.. спрашивали героиню Лукьяновки.
- Мне на другой день сказали, что видели двух бежавших и державшихся за руки, - объясняла эта удивительно догадливая женщина... {123} - Один из них, конечно, должен быть слепым...
- Почему?..
- Зрячие бежали бы врассыпную.
- А если здесь был слепой, то кто, скажите, мог быть, иной, как не Мифле? Других слепых здесь нет...
Право такая сообразительность сделала бы честь любой ищейки первого разряда..
Но что показал Петров?
Он ничего нового не показал. Он слово в слово повторил то, что рассказывали Чеберякова, только несколько иными словами.
Когда он отходил от свидетельской стойки, он метнул взор на Чеберякову, и ее желто-оранжевый шишак на шляпе заколыхался благосклонно, и он смиренно сел на лавочку, зашевелив около щеки и горла своими страшными пальцами...
LII.
Журналист-расследователь.
Мы должны остановиться здесь на показаниях Бразуль-Брушковского, этого журналиста, занявшего совершенно не подобающую роль для газетного сотрудника: роль расследователя по уголовному делу, связавшего себя одной веревкой с бывшим начальником сыскного отделения Красовским, с сыщиками, с жандармским управлением, в лице исправлявшего должность его начальника подполковника Иванова, с которым он, по его собственным признаниям, сделанным на суде, так часто видался, советовался, устраивал свидания и пр.
Помимо этой совершенно недопустимой роли журналиста, БразулюБрушковскому не надо было бы унижаться и говорить на суде и о ломбардных квитанциях, и о той славе и повышенных гонорарах, которые он надеется, по его уверениям, получить... Последний мотив: бескорыстие его деятельности совершенно уходит из-под его ног, после этих им же самим сделанных разъяснений. Ему не нужно было дожидаться свидетельства подполковника Иванова, который заявил, что жандармскому правлению доподлинно известно, что вся работа частных сыщиков оплачивалась, и что {124} Бразуль-Брушковский получил три тысячи рублей при его поездке в Крым. Не дожидаясь этого позора и унижения, Бразуль-Брушковский должен был прямо и откровенно сказать, получал он или не получал денежную помощь от своих друзей, клепать же на себя о каких-то проблематических гонорарах, которых он не получал и никогда не получит, как бы он об этом ни мечтал, это значит самому вырывать всю почву из под своих же ног: последнее оправдание его участия в деле розыска по этому уголовному делу сведено на полную смарку, так как последняя зацепка - идеалистический мотив возмущения клеветой, возведенной на еврейский народ - исчезает, по его же собственным уверениям, раз и навсегда, так как корыстный мотив не отрицается, в конце-концов, и им самим.
Крайне тяжелый осадок остается в душе от этой части процесса, где обнаруживается участие лица, связанного с демократической прессой, в деле уголовного розыска, в деле сыска.
До процесса, когда нам приходилось читать разоблачения по делу Менделя Бейлиса, сделанные этим журналистом, мы думали, что пресса выполняет то дело, которое она обязана делать: предавать гласности все то, что из-за политических махинаций враги народа готовы всегда скрыть. Это обязанность тяжелая, подчас рискованная, но святая обязанность демократической печати. Приехав в Киев, мне - и не только мне - стало подозрительным, что этот журналист находится на весьма короткой ноге с теми лицами, которые не должны иметь никакого общения с нашей печатью. Но когда нам пришлось прослушать обширные показания этого журналиста, которые пестрят такими сообщениями: "Я забыл сказать, что когда Красовский начал работать, то с ним работали два сыщика. Их нельзя было назвать сыщиками, потому что они ушли из киевского сыскного отделения (??) и работали (!) у Красовского частным образом, - это были Полищук и Выгранов". Читатель должен знать, что Красовский - это бывший начальник сыскного отделения в Киеве, Полищук - сыщик, рекомендовавший себя на процессе, как лицо, состоящее на "конспиративной службе" у правительства, при чем он отказался назвать род своей службы. Выгранов - это тоже сыщик, не явившийся на процесс.
- Одного и другого, - продолжает "журналист" {125} Бразуль-Брушковский,- я знал, был с ними знаком и в процессе работы Красовского сплошь и рядом они кое-что мне рассказывали.
Но слушайте далее:
- В сентябре месяце, - показывает Бразуль Брушковский,-я точно не помню, приходит на квартиру ко мне Выгранов и говорит: "Давайте будем вместе работать. Вы знаете, что я работал по этому делу и хочу его раскрыть, я знаю, что вы тоже заинтересованы, чтобы это дело было раскрыто". Я Выгранова знал, как сына домовладельца, - и тут же характеризует его: - Он учился в гимназии, но не окончил. После того, как он ушел из гимназии, он заинтересовался (!) - подумаешь, какие нежные краски! - розысками и поступил к Красовскому, когда последний был начальником сыскного отделения"... Я его (Выгранова) предложение принял,- добавил Бразуль-Брушковский.
- А в чем состояло это его, Выгранова, предложение?
- Работать вместе...
Из дальнейшего повествования Бразуля-Брушковского мы узнаем, что "розысками заведывал также подполковник Иванов".-А Иванов в то время заменял начальника жандармского управления.
- Я был, - говорит далее этот "журналист," - у подполковника Иванова, делился впечатлениями.
Нужно ли говорить, что подобная близость журналиста с агентами розыска и жандармского управления - совершенно не допустима ни при каких обстоятельствах.
Но что дали положительного показания Бразуль-Брушковского для процесса? На мой взгляд, ровно ничего... Делали все сыщики Выгранов; Красовский, частные расследователи Караев, Махалин. А он? Мне кажется, - и если это так, все-таки хоть немножечко легче, - что Бразуль-Брушковский был только вывеской для тех лиц, которые, по своим соображениям и побуждениям, вели все это раскрытие следов преступления в деле убийства Ющинского...
Но если даже признать, что он был только ширмой, что ему платили только за подпись, за фамилию, то и при этих обстоятельствах деятельность этого журналиста должна подлежать самому решительному осуждению...
Демократическая пресса должна всегда стоять на {126} страже истины, на страже правды, на страже гласности, но ни в коем случае деятели нашей печати не могут заниматься делами розыска.
LIII.
Поездка в Харьков.
Чеберякова остается верна своей тактике, она стремится как можно больше запутать народа в это дело, для чего пользуется каждым удобным случаем.
Бразуль-Брушковский хорошо знаком с присяжным поверенным Марголиным. Он увлечен показаниями Чеберяк, верит в их правдивость, совершенно не подозревая того, что всегдашняя тактика подобных "темных" личностей сбить всех следопытов с настоящего следа и направить их по тем направлениям, которые им кажутся сейчас наиболее целесообразными.
В "Киевской Мысли", как выяснилось на суде, над Бразулем подшучивали, скептически относясь к его новой деятельности и в каком бы то ни было содействии отказывали.
Бразуль-Брушковский, оставшись один, без общественного мнения хотя бы той среды, где он работая, без обсуждения его поступков хотя бы со стороны сотрудников газеты, попадает в такую компанию лиц, которая не может внушать и ему доверия. Новые его знакомства таковы, что совершенно нельзя угадать, где и когда кто из них говорит неправду, когда ведется подвох, выслеживание и выслушивание для своих собственных целей. Сыщики всегда остаются сыщиками и их психология всегда определенна: недоверие ко всем, использование всех в своих личных целях.
Бразуль одинок, его волнуют многие обстоятельства дела, он начинает подозревать Чеберякову в неискренности...
Он обращается к присяжному поверенному Марголину и просит его повидаться с Чеберяковой с исключительной целью: можно ли хоть сколько-нибудь доверить этой женщине?