Когда говорят это обыватели, когда говорят это даже обвинители, которые в сущности, те же обыватели в мундирах и фраках, - это мне еще понятно: легкомыслие и легковерие царят везде и всюду - что же удивительного, что мало образованные люди верят всякой ерунде, всяким сплетням, не имея достаточного научного чутья, не владея научным анализом, чтобы сказать да или нет в том вопросе, который совершенно выходит из рамок их обыденной деятельности, обыденных, всегда крайне ограниченных, знаний. Но вот, когда доктора, специально образованные, какими-то полунамеками, словечками начинают вам преподносить все это, как делал Косоротов, тогда так и хочется сказать:
- Господин хороший, для вас, однако, чечевичная похлебка значительно дороже научного первородства. Говорили ли вы так, с такими специально для этого процесса, придуманными выкрутасами, говорили ли где-либо еще хоть раз в своей жизни, когда вам приходилось осматривать трупы, изрешеченные ударами убийц? Нет, милостивый государь, вы этого не говорили, ибо вам не нужно там было валять "под жида", как вы это изволили сделать в Киеве.
У нас обыкновенно принято отделять социально-политическое бытие эксперта, от науки от его научных знаний, {162} очевидно выходя из того предположения, что совесть должна людей ставить выше предвзятостей. Но что будешь делать, если в жизни это бывает далеко не так...
Я утверждаю, что в экспертизе Косоротова насквозь было видно его антисемитское настроение, которым он так прочно давным-давно заражен. Отсюда такое трогательное объединение "эксперта от науки", ставшего в полное противоречие с мнением людей от науки не только киевского процесса, но и всего мира, - единение со всеми мракобесами нашего времени.
Суд в Киеве кончился, но суд над Косоротовым, Туфановым, Пранайтисом и Сикорским только начинается. Им придется испить до дна горькую чашу своей предвзятости, ибо научный мир всех стран разберет их слова и их дела по капельке и покажет им всю их несправедливость, все их ошибки, всю их неправду.
LXIV.
Экспертиза психиатрическая.
Вот он, старенький, дряхлый старичок - господин Сикорский.
О, этот давно известен мне. Под видом "науки", под видом учености скрывается не только неуч, - это бы ничего, мало ли их в наше время - а человек, избравший себе весьма удивительную специальность: доказать все, что только будет благоугодно начальству. Не только теперь, но и ранее он всегда проделывал такие не истории. Помните, как засадил он в сумасшедший дом Кондратия Малеванного - того, поистине, удивительного человека, страстного пропагандиста-сектанта, при чем, имейте в виду, Малеванный был совершенно здоровым человеком и таким же, к удивлению всех, вышел он из казанской лечебницы для душевнобольных, просидев там в одиночном заключении почти пятнадцать лет, - все по милости этого же психиатра-психолога Сикорского.
Смотрите, как этот развязный господин, дышащий злобой и раздражительностью, толковал здесь на суде в Киеве. Ведь по правде говоря, всем курам киевским и тем на смех. Для {163} того, чтобы не остаться совершенно одиноким, г. Сикорский изобретает некоего Даля, который никогда не был специалистом в истории Востока и никаких научных исследований о ритуальности у евреев миру не оставил. (подчеркнуто нами; ldn-knigi)
Если он был знатоком русского языка, то это вовсе за исключает того, что в других областях и, между прочим, в медицинской, хотя и был медиком, стоял на уровне знахаря.
Зачем было тащить сюда старика Даля, который, по утверждениям этого изумительного "психиатра" Сикорского, является "ученым человеком во всех отношениях". Грешный человек, - до сего дня я по Гоголю знал только о дамах "приятных во всех отношениях", а тут теперь и ученый такой же нашелся. Ну что же - пускай будет так, но ссылки на этого "ученого во всех отношениях" человека не помогли Сикорскому хоть сколько-нибудь говорить основательно, учено, умно.
От этого "умнейшего" из профессоров мы узнали, однако, непостижимо "умные", глубокомысленные истины.
В самом деле, разве не прекрасно такое, например, утверждение: "Вообще, убивать человека должно быть неприятно", - догадывается профессор.
Или, например, "иной раз" - именно тогда, когда бьют, вырывается чувство гнева, и под влиянием того человек "пытается защищаться". Вот что истинное глубокомыслие! Понимаете, читатель, если на вас нападут, то вы будете защищаться: ведь, вот что он хотел сказать, этот господин профессор, - и так красиво и так учено, - но отчего так непроходимо тупо?
Но всего любопытней картина убийства Ющинского.
По Сикорскому, она происходит так:
Вошел Андрюша, на него зверски посмотрели, ударили, так, легонько. На мальчика напал страх, и он окаменел. Ему стали наносить удары и чуть-чуть придерживали за руки.
- Зачем держать за руки? - говорит некто.
- Брось, он и так стоит смирнехонько, - возглашает другой.
- А третий все его тыкает в разные части тела, а он, Андрюша-то. не сопротивляется, стоит себе и ухом не ведет.
Но вдруг ему говорят:
- Ну, что ты стоишь дурнем? Снимай куртку! {164} И он сейчас же покорно снял куртку, всю окровавленную его же кровью.
Отдав куртку, он снова от страха окаменел и стоит, руки по швам, такой молодчина, а его-то ранят, а его-то жалят острым шилом, а он, все от того же страха - никому ни гу-гу! Стоит себе, не шевелится, а потом взял да и лег на пол и тут его, сердешного, добили.
Вот воистину смиренная жертва убийц!
Было бы хорошо, если бы это был бред сумасшедшего. Но, к величайшему горю, вся эта неумная фантазия является мнением эксперта, и она давит на совесть присяжных, обременяет участь неповинного подсудимого, долженствующего отвечать за тысячелетнюю многострадальную историю народа.
Из многочисленных свидетельств можно представить совершенно иную картину убийства, но такую, как нарисовал Сикорский, никак нельзя. И одно уж это говорит нам о ничтожности этой психиатрической экспертизы, не умевшей разобраться в самых простых пустяках, не говоря уже о психологии убийц и всего этого процесса.
Но этот добродушный старичок, этот изнемогающий Сикорский становится совершенно иным, - злым и хитрым, - как только коснулось дело ритуальности. О, тут он загоготал гусем: откуда прыть взялась...
И вся его экспертиза, являясь сплошным недоразумением с научной точки зрения, дышит таким человеконенавистничеством, таким изуверством, что, право, трудно себе представить, как могут жить люди с такими речами на устах, с такими мыслями и чувствами в сердце, тем более тогда, когда обе ноги уже по колено стоят в гробу и дни жестокой жизни избавительницей смертью сочтены окончательно...
LXV.
Эксперт, который ничего не знает.
Совершенно подстать Сикорскому ксендз Пранайтис. Не только вся Россия, но и весь мир ждал выступления этого единственного эксперта обвинения с духовной стороны, выставленного обвинителями по процессу Бейлиса.
И как не ждать: ведь мы все должны были услышать, должны были узнать с доказательствами от всемирной науки, {165} от текстов священного писания и всей еврейской письменности, именно то, чего нет на свете. Согласитесь сами, что выступление смиреннейшего отца Пранайтиса должно было создать "большой день" в киевском окружном суде...
Но грянул гром, да не из тучи...
Как хорошо, что именно в этом процессе участвует представитель средневековой инквизиции.
В черной сутане, бритый, хитрый, мстительный и жестокий, он выступает здесь, в суде, при свете XX-го века, выступает так, как когда-то выступали его предки в давно прошедшие, полные ужаса и крови, времена.
Помните, когда эта хранители святости, выходящей из Рима, распаленные страстью холостых людей, живущих вдали от женского общества, находили удовлетворение своим бушующим, разнузданным помыслам в жестокости, мучениях и крови тех, на кого легче всего было поднять руку: сектанты, ведьмы, колдуны, евреи - вот их пожива, вот их отрада. О, как были изобретательны они в своем изуверстве! О, как любили они пытать и терзать, эти католические монахи, терзать людей, особенно женщин! Ведь, здесь, в застенке, было все возможно. Здесь, в застенке, рукою палача срывались одежды с красавиц-девушек, с женщин, полных сил и чистоты, и они, эти служители алтаря, упивались редким зрелищем обнаженных женских тел. Как истинные развратники, дошедшие до грани сумасшествия, в терзаниях и унижениях тех, кто был незапятнан в своей чистоте, в терзаниях особенно женщин и девушек находили они чудовищное удовлетворение своих страстей и сатанинской похоти.