Летом 1842 года к Видоку обратилось несколько жертв афериста по имени Шампе. Полиция давно его разыскивала, но безрезультатно. Видок встретился с ним и склонил исполнить требования заимодавцев. На другой день Шампе был арестован, а заодно задержан и Видок. Здесь явно не обошлось без Улисса Перрено — конечно, он подсказал, где скрывался Шампе, от него узнали и о встрече с ним Видока.
Полиция была рада вновь досадить своему старому недругу и объявила, что Видок превысил полномочия, незаконно пытался подменить собой власть. А дальше следовало совсем невообразимое: он-де, Видок, арестовал «именем Закона» Шампе, а потом якобы похитил его. Кодекс предусматривал наказание за такое деяние. Это уж слишком. Но к удивлению Видока, Шампе подтвердил эту небылицу и подал в суд. Из мошенника и фальсификатора документов он превратился в жертву.
И снова обыск у Видока. Были изъяты его бумаги, опечатано бюро, а его самого заключили в Консьержери.
Настал день суда. Публика с нетерпением ждала вердикта. Видок, одетый в черный костюм, в таких же перчатках, с белым галстуком на груди, молча выслушал приговор: пять лет тюрьмы, пять лет строгого надзора и три тысячи штрафа плюс судебные издержки. Зал протестовал, председатель приказал очистить помещение.
Видок подал апелляцию. Его защитником на повторном слушании был адвокат Ландриен, хотя полиция и пыталась отвести его кандидатуру. Он произнес блестящую речь в защиту своего подопечного, восхвалял старца, столь позорно осужденного только за то, что всю свою жизнь посвятил обеспечению спокойствия и мира в столице. Арестовали же его потому, что он вселяет страх в своих соперников из полиции, тех, кому удалось вселить такой же страх в некоторых судей… Адвокат мастерски доказал невиновность своего клиента, перечислив многие его подвиги и рассказав о великих часах жизни этого несравненного сыщика.
Председатель суда прервал его и, посоветовавшись с коллегами, объявил: «Мэтр Ландриен, ваши доводы судом услышаны». Это означало, что обвиняемый оправдан. В зале раздались одобрительные возгласы. Расходилась публика со словами: «Ну и везучий этот Видок!»
Если бы не они…
Однажды в кабинете адвоката Ледру собралось несколько близких ему человек. Среди них — знаменитый френолог Фоссати и Видок. Знакомы они не были, больше того, никогда не виделись. Не раскрывая имени Видока, хозяин предложил френологу обследовать его голову. Ученый приступил к изучению черепа, медленно и внимательно начал пальпировать его. Закончив, произнес, что никогда не встречал такой головы: прекрасный, широкий лоб, превосходны все пропорции, можно сказать, четко просматриваются три качества пациента — отважного льва, тонкого дипломата и нежной сестры милосердия.
С такой характеристикой Видока согласились бы, пожалуй, многие из знавших его. Среди них и Бенжамен Аппер, известный филантроп и редактор «Журналь де призен» — издания, посвященного положению в тюрьмах и проблемах с заключенными. В его доме, где Видок частый гость, он познакомился со многими выдающимися людьми эпохи. Повстречал он здесь и знаменитого палача Сансона.
Во время обеда Видок сел по одну от него сторону, по другую — хозяин.
— Известно ли вам, — обратился Видок к гостю, — что мне частенько в прошлом приходилось обеспечивать вас работой, когда я был шефом Сюртэ?
— Да, господин Видок, это правда!
По просьбе гостей Сансон рассказал о себе. Предки его были ассенизаторами и живодерами, отец унаследовал должность от деда, тоже палача. Так уж повелось, что их дело переходило по наследству. Отцы, дядья, братья, племянники — все были палачами или их помощниками. Точно так же было и в других местах. В Нормандии на этом поприще приобрели известность семьи Ферей и Жуэн; в Шампани — Делюре; «хозяевами» Лотарингии были кланы Барре, Роши и Эрманы; в Берри и Турени — Дефурно, Брошары и Дубло. В Париже вот уже семь поколений с 1688 года, как члены семьи Сансонов являются городскими палачами. Дед его Шарль-Анри казнил самого Людовика XVI.
Как ни странно, но всем им удавалось уцелеть в самые смутные времена, когда кровь лилась рекой. Видно, без них нельзя было обойтись. Жалованья за свою работу они обычно не получали, жили за городскими стенами. Платили же им так: палач обладал правом брать себе небольшую часть от всех продуктов, привезенных на рынок. Но торговцы не хотели, чтобы к продуктам прикасалась нечистая рука, поэтому они предпочитали освобождаться от этой повинности с помощью денежной контрибуции. Со временем обычай этот, правда, исчез и город стал платить своим палачам деньгами.