Дважды в неделю Джон устраивал Ньюту и Кире индивидуальные занятия, где они репетировали дуэтные эпизоды. Сегодня, например, была сцена у балкона. Первым делом Кира попросила балкон покрасивее того, какой был у итальянской труппы в прошлом году. Ньют даже не удивился; девушка довольно часто грешила подобными просьбами.
Самым сложным их движением была поддержка, где Ньют, держа одной рукой ногу Киры, а другой — её руку, нёс девушку буквально на плечах. Сложность состояла не в том, чтобы удержать её, а в том, что Ньюту самому нужно было двигаться в этот момент. Один раз он чуть не уронил Киру, отчего она коротко пискнула и задёргалась, пытаясь удержать равновесие, но из-за этого Ньюту стало ещё труднее.
Джон сам начинал смеяться в такие моменты, но поддержку всё же не менял. Он считал, что паре нужно просто больше тренироваться.
На одной из репетиций, когда Кира и Ньют застыли в последней позе — дальше они просто не учили, — Джон медленно кивнул и, задумавшись на мгновение, выдал:
— Целуйтесь.
— Чего?! — в унисон возмутились и Кира, и Ньют. Второй даже добавил:
— Это обязательно?
Джон был непреклонен.
— Если вы не будете репетировать этот момент сейчас, то на самом выступлении и подавно не сделаете.
— Наши соулмейты с нас кожу сдерут! — попыталась воспротивиться Кира. — Не говоря уже обо всём остальном…
— Ничего, потерпят, — упёрся Джон. — Я понимаю, вам надо свыкнуться с этой мыслью, но чем раньше начнёте, тем быстрее вы будете в этом видеть всего лишь задумку, часть постановки. Хотя бы попробуйте, серьёзно.
Поцелуй вышел чопорным. Джон глубоко вздохнул и возвёл глаза к потолку. Ну, хоть что-то.
Как результат, с тех пор каждую индивидуальную репетицию Джон Маскетти заставлял Ромео и Джульетту показывать свои успехи на данном поприще. Как результат, большую часть тренировки и Ньют, и Кира занимались красными как раки. А ведь нужно было ещё и эмоции подключать! Ньюту казалось, ещё чуть-чуть, и Джон прибьёт их.
Пожалуй, неизменным оставалось лишь то, что Томас продолжал приходить к Ньюту в зал после его репетиции, и вдвоём они принимались ставить контемп. Вот уж где Ньют мог позволить себе вздохнуть полной грудью! С Томасом было легко, хотя оно и не удивительно. Ньют не прекращал утайкой любоваться тем, как вовлечённо Томас придумывал новые движения, пытался на пальцах объяснить их, а потом бросал свои попытки и показывал непосредственно на Ньюте. Как ни странно, так было даже легче.
И всё же Ньют не переставал удивляться тому, насколько Томас нынешний отличался от самого себя, танцующего с Алби крамп. Здесь, наедине со своим солумейтом, Томас оставался добродушным и открытым, иногда чуть смущённым, когда показывал очередную поддержку и как-то по-особенному придерживал Ньюта то за талию, то за руки, отчего у второго мурашки по телу бежали.
— Танцевать с тобой — одно удовольствие, знаешь? — сказал однажды Томас, когда они станцевали выученную часть танца и отдыхали у зеркала.
Ньют довольно улыбнулся, подсел чуть ближе и пихнул соулмейта плечом.
— Неужели? — переспросил он. Томас кивнул. — Пожалуй, ты тоже ничего.
Ответом послужил лишь короткий смешок. Немного горький, если прислушаться.
— Так когда у вас выступление будет? — спросил Томас, ненавязчиво сменяя тему. — Ну, чтобы я знал, когда идти в кассу и брать билет на первый ряд.
— Почему на первый?
— Проще цветы дарить. — Томас подмигнул. — Вот я поднимусь к тебе на сцену, вручу роскошный букет сорванных с клумбы ромашек и ка-ак поцелую всем на зависть! Пусть знают, что этот талантливый премьер — мой соулмейт.
Ньют заливисто рассмеялся ещё при упоминании ромашек. Да уж, назвал на свою голову первые пришедшие на ум цветы своими любимыми. Хотя, на самом деле, любимых цветов у него не было.
— А ты не смейся! — с притворным возмущением воскликнул Томас. — Радуйся, что не с красными розами, а то вдруг кто-то в зале, помимо меня, будет знать язык цветов.
Ньют удивлённо взглянул на него и придвинулся ещё ближе. Слышать, что Томас знает язык цветов, было как минимум необычно. Он-то думал, что такая вещь умерла ещё в 19 веке вместе с аристократами, и тайное значение букета каких-нибудь магнолий на сегодняшний день никому не интересно. «Может, Томас в детстве хотел стать флористом?» — подумал Ньют и сам чуть не рассмеялся от одной только мысли.
— И что же означают ромашки? — спросил он.
— Чистоту и юность, а красные розы — страстную любовь. — Томас поднялся с места и протянул Ньюту руку, при этом подмечая, как щёки его родственной души вспыхнули. — Давай ещё разочек прогоним, до конца совсем немного осталось выучить.
Страстная любовь, значит? Ньют почему-то не особенно удивился, хоть и смутился, и это немного пугало. Не он ли сам говорил, что боится ответственности? Но разве стоит бояться разочаровать человека, который знает тебя лучше всего на свете, даже с учётом того, что вы и встретились-то всего пару месяцев назад? Ответ: нет, потому что он и без того знает, что от тебя ожидать… наверное.
Ньют принял протянутую руку, легко поднялся и подождал, пока Томас включит музыку. По правде говоря, Ньют не до конца понимал, почему самые красивые танцы легко ставятся под грустную песню или мелодию. В любом случае, после начала их репетиций Ньют действительно начал жалеть, что его соулмейт — не хореограф. Такие таланты на дороге не валяются. Причём метод преподавания у Томаса был другим, нежели у Джона Маскетти, который сначала высказывал все свои требования, а уже потом начинал что-то делать. Томми же, казалось, вообще было наплевать на свои требования до тех пор, пока его партнёр (раньше это слово почему-то так не смущало, как сейчас) не выучит минимум половину танца.
К слову, о танце. Ньюту только сейчас начало казаться, что он чересчур гейский.
Серьёзно, сама концепция двух танцующих парней изначально не внушает доверия, а если посмотреть на то, как крепко и в то же время осторожно держал его Томас во время поддержек, как близко было его лицо во время одного движения, как Ньют сам обхватывал руками его шею в какое-то мгновение и смотрел в карие глаза напротив — всё это было пропитано чем-то неоднозначным, хотелось прочитать всё это между строк… но ведь они не в чёртовой книге, не так ли?
У Томаса, определённо, была особенная способность выбрать песню, от слов которой то мурашки бегут, то ты сам выпадаешь из реальности, задумавшись о чём-то важном. Когда Томас проводил рукой по скуле Ньюта, а сам он ощутимо пихал его в плечо, слух ласкали любимые строчки из всей песни: «Ты всё ещё можешь быть тем, кем хочешь».
Раз — и руки Ньюта резко обхватили его лицо.
Два — Ньют наклонился, пальцы сжали талию Томаса под самыми рёбрами.
Три — Томас шагнул вперёд. Выпирающие позвонки Ньюта надавили на плоский живот.
Четыре — они стиснули друг друга за локти, словно упадут, если хоть ненамного ослабят хватку. Музыка продолжала играть, но дальше они не учили. Выпрямившись и словно нехотя отпустив друг друга, Томас отошёл выключить музыку, а Ньют расслабился и стёр запястьем пот со лба.
— Я посмотрел в зеркале, что мы творим, — размеренно и тихо сказал Томас, едва песня оборвалась. — С каждым разом у нас получается всё лучше.
— Вот и славно, — пожал плечами Ньют, упершись руками в бока. — Значит, к июлю сможем записаться на участие в «Ты думаешь, ты умеешь танцевать?» Как я слышал, там собираются вводить новый сезон только для пар-соулмейтов.
Томас повторил его позу, хотя весь его вид прямо кричал об удивлении и скептицизме.
— Ты серьёзно?
— Да мы там фурор вызовем, я тебе говорю!
— Серьёзно? — всё ещё не поверил.
— Да, я серьёзно!
— Ты серь…
— Заткнись, Томми.
***
Минхо всё же вернул автобиографию Кшесинской, признавшись, что так и не открыл её. Ньют, честно, не удивился. На самом деле, Ньют был рад, что его лучший друг решил навестить его, но по совсем другой причине.