— Как там твоя родственная душа? — чинно поинтересовался Ньют, держа у губ новенькую кружку, которую ему подарил Томас через пару дней после того, как Ньют рассказал ему историю с ожогом.
Минхо, вальяжно развалившись на стуле и надкусывая эклер с заварным кремом, несколько штук которых так удачно купила Анна сегодня утром, пожал плечами:
— Еду к ней в январе.
Ньют хотел было спросить: «Серьёзно?» — но мысленно приказал себе прикусить язык, так как вспомнил Томаса, который вчера его до невозможного доконал этим вопросом. Решил промолчать.
— А что?
— Ничего. — Ньют пожал плечами. На несколько секунд повисло молчание: Минхо, конечно, что-то заподозрил, но лезть не стал, так как сам понимал, что Ньют быстро расколется. — Я хотел тебя спросить кое о чём.
— Я весь внимание.
Ньют поставил кружку на стол и облизнул обожжённые горячим чаем губы.
— Скажи, у всех соулмейтов рано или поздно проскакивает такая искра, которая к чертям сжигает всё вокруг?
Минхо усмехнулся.
— У соулмейтов такая искра проскакивает сразу, — выдал он, искренне забавляясь нахмуренным лицом лучшего друга. — Вот только сразу ли эта искра разгорится или же через три года, зависит от самих партнёров. А что такое, Ньют? Неужели Томас в этом пожаре сгинул без конца, а сам ты уже не справляешься?
Кажется, Ньют нахмурился ещё больше.
— В смысле?
Минхо не спешил отвечать. Он снова откусил чуть-чуть от эклера и облизнул испачканные кремом уголки губ.
— Ну, — продолжил Минхо, прожевав сладость. — Все знают, что родственные души, если им всё же удалось встретиться, растворяются в своей любви без остатка, как бы ванильно это не звучало, но всё же. В паре с другим человеком, не твоим соулмейтом, такого не происходит. Томасу хватило всего пару раз посмотреть, как ты танцуешь, чтобы это произошло. Радуйся, что хоть у меня глаза на своём месте, в отличие от некоторых!
Ньют не стал реагировать на обращённую на него шпильку. Кажется, он даже позабыл о том, что чай всё ещё горячий. Теперь обжёг ещё и язык.
— И что теперь делать? — спросил он, скорее рассуждая вслух, нежели действительно спрашивая Минхо, но тот, казалось, не понял этого.
— Ждать подходящего момента, как ты и любишь делать.
Действительно, самым большим отличием Ньюта от Минхо было то, что он никогда не действовал опрометчиво, необдуманно или в порыве какой-либо эмоции. Он всегда старался держаться хладнокровным (если, конечно, не считать смущение — тут уже никуда не деться) и как можно более трезво оценивать происходящее. Наверное, именно по этой причине Ньют позвал советоваться именно Минхо, потому что знал, что одна голова хорошо, а две — лучше.
Именно поэтому тот самый «подходящий момент» наступил только через месяц, когда Ньют окончательно «собрал яйца в кулак».
В их с Томасом танце самое последнее движение — то, как они плавно поднимаются из сидячего положения и несколько мгновений стоят друг напротив друга настолько близко, что чуть ли не соприкасаются носами. После того разговора с Минхо эта поза принимала новый, незамеченный Ньютом раньше подтекст. Ньют вообще человек наблюдательный, но если что-то касается его самого, то тут он слеп, глух и нем.
Раньше Ньют через пару секунд после того, как музыка обрывалась, доброжелательно улыбался и осторожно пятился, опуская взгляд с карих глаз на синюю футболку своего соулмейта. После того разговора с Минхо Ньют ловил себя на том, что заглядывался на слегка приоткрытые в попытке отдышаться губы, а уже потом отходил, стараясь не выдавать своё волнение. Понимание того, что самый что ни на есть подходящий момент наступил, огорошило Ньюта сразу после фразы Томаса:
— Кажется, я только сейчас понял, что этот танец очень гейский.
А дальше… дальше был какой-то провал, как будто Ньют наблюдал за собой со стороны, потому что он не запомнил, как иронично поинтересовался: «Сейчас ли?» — но вот то, как он решительно положил руку Томасу на щёку (второй он всё так же сжимал пальцы соулмейта) и, не прикрывая глаз, припал к его губам, Ньют запомнил о-очень хорошо. Возможно, ему могло показаться, что, не сделай он это быстро и настойчиво, то в жизнь не решится действительно поцеловать его, чёртового Томаса, который не казался особенно удивлённым, который положил свободную руку на талию Ньюту, но не прижимал к себе, как какую-то кисейную барышню, а просто слегка давил пальцами на рёбра, словно не знал, что делать. Ньют на мгновение отстранился, будто проверяя, правильно ли он расценил уж слишком очевидный намёк, и, не заметив и тени протеста, снова продолжил целовать Томаса исступлённо, и это неистовство с головой выдавало волнение Ньюта.
Ньют не знал наверняка, делает ли он всё правильно, он просто… действовал по наитию, что ли. Было такое чувство, словно всё должно идти так, как происходит сейчас. Томас то прикрывал глаза, то сжимал подрагивающие веки, то снова обращал взгляд глаз цвета сожжённого кофе на Ньюта, словно пытаясь убедить себя в том, что происходящее реально.
Ньют на задворках сознания понял, что рука, ныне покоившаяся на щеке Томаса, уже давно зарылась в тёмные волосы, а большой палец слегка оглаживал чужой затылок. Поцелуй вовсе не был мокрым, скорее напоминал собой награду длительных ухаживаний пятиклассников друг за другом. От такого сравнения Ньют улыбнулся.
Решив для себя, что так долго целоваться как минимум неприлично, Ньют попытался отстраниться, но Томас чуть наклонился, стараясь ещё мгновение чувствовать тонкие губы, а затем оборвал поцелуй первым.
Все мысли из головы выветрились ещё в тот момент, когда Томас выдал фразу с таким толстым намёком, что и перед глазами словно помутнело. Ньют почти не расслышал попытку Томаса как-то разрядить обстановку, тем самым напрочь разрушая такой хрупкий момент:
— Что ж, слюной мы уже обменялись, кто кого под венец будет вести?
Томас поспешил перехватить руки Ньюта, который так отчаянно рвался хорошенько его ударить, который надеялся на то, что хоть чувство такта привить сможет этому непутёвому.
========== Часть 7 ==========
Для Ньюта было огромным потрясением узнать, что Томас умеет вполне неплохо играть на гитаре. У него были подозрения, что его Кира научила, не зря ведь они последние несколько недель активно шептались после репетиций и договаривались о встречах, цели которых Томас отказывался рассказывать Ньюту. До этого момента.
В любом случае, это не отменяет тот факт, что не было смысла делать большую тайну из-за пары песен под гитару за день до выступления. Кира устраивала такие посиделки каждый год, правда, раньше приходило больше человек, нежели в этот раз. Наверное, сказалась ссора между Ньютом и Джесс. Из всей труппы в репетиционном зале сейчас сидели у станка лишь они втроём да Клинт с Уинстоном, они же Меркуцио и Тибальт. Ещё, вроде, должна была прийти Гарриет, но, похоже, у неё нашлись дела поважнее.
Кира всегда прекрасно пела, а когда ей аккомпанементом служит гитара в руках Томаса, так и вовсе всё вокруг приобретает особенный оттенок, любые мысли попросту разлетаются прочь из головы. Ближе к середине песни тон Киры сменился с лёгкой грусти и детской наивности на надрывную ярость:
— And my grandmother’s cheeks painted red in her coffin, — с напором пропела она, и Ньют удивлённо моргнул, а затем отвлёкся на играющего на гитаре Томаса. Он, казалось, настолько увлёкся своей игрой, что активно покачивал головой в такт песни и слегка — корпусом, хотя его сосредоточенность выдавал напряжённый взгляд на гриф и струны, которые он зажимал грубовато, но точно. — The words that were lost as we laid in the wildflowers.(1)
Кира отстукивала ритм пальцами по полу, прикрыв глаза, а Клинт с Уинстоном, которые сидели по бокам от Ньюта, по-доброму усмехнулись, закинули руки ему на плечи и принялись покачиваться из стороны в стороны, мыча примерную мелодию себе под нос. В центре их маленького круга меняла цвета силиконовая лампа в виде кошки. Клинт изредка хрустел принесёнными из дома хлебцами.