Вокруг царила атмосфера домашнего уюта, даже лучше, чем было в прошлом году, когда компания собралась большая. Пускай с Томасом так и не начали разговаривать больше дежурных приветствий и прощаний, но сейчас все принимали его, как старого друга.
Когда прозвучал последний аккорд, Ньют счастливо улыбнулся и тихонько похлопал исполнителям; почему-то он считал, что громкие аплодисменты покажутся чересчур лишними и непременно разрушат эту атмосферу тепла и спокойствия.
Томас, отложив гитару, потянулся к лампе, поудобнее перехватил её слегка узловатыми пальцами и принялся похлопывать кошку по голове, отчего свечение сменялось с разноцветного на жёлтый или вовсе выключалось. Он остановился на жёлтом цвете, а затем игриво взглянул на Ньюта и поиграл бровями. Тот возвёл глаза к потолку и усмехнулся.
— Кир, а где ты нарыла эту кису? — спросил под конец посиделок Томас.
— Тебе скинуть ссылку на Амазоне? — поддела та его. Казалось, она совсем не волнуется насчёт завтрашнего выступления, чего не сказать о Ньюте: плохое предчувствие обуревало его ещё со вчерашней генеральной репетиции в зале и с оркестром.
Тогда весь зал, естественно, пустовал, разве что Джон сидел в середине партера, а на несколько рядов дальше пытался слиться с обивкой кресла Томас. Выходило не слишком успешно, хоть Ньюту и было интересно, как Маскетти вообще разрешил ему здесь находиться.
Джесс во время сцены на городском рынке липла к нему больше обычного: она всегда выкладывалась на сто процентов только на генеральных репетициях и самих выступлениях. Вероятно, именно поэтому она никогда и не получит главных ролей: как говорила мать Ньюта, «если хочешь добиться небывалых высот в балете, работать нужно всегда на все сто двадцать процентов», — в особенно тяжёлые дни Ньют повторял эту фразу у себя в голове, словно мантру.
На генеральной репетиции Кира целовала его так же слепо и исступлённо, как и он сам впервые целовал Томаса, разве что у её губ был привкус дикого страха и отчаяния. Оно и неудивительно: до этого она запорола сиссон уверт (2) и чуть не упала, и, похоже, подвернула стопу, если судить по тому, как кривилось её лицо от каждого шага на правую ногу. Ньют сам начал беспокоиться.
Если она подвернула ногу серьёзно, Джону придётся отстранить её от выступления и поставить на её место Рэйчел, с которой Ньют почти не репетировал. Та была немного тяжелее Киры, и делать ту чёртову поддержку, которую они с Кирой долбили каждое индивидуальное занятие, будет в разы сложнее. Но это было не самое главное. В голову никак не желала укладываться мысль, что с Кирой, его первой и единственной примой и подругой, может случиться что-то такое, что ей придётся отказаться от участия в своём последнем концерте. Это же просто уму непостижимо!
Когда они убежали за кулисы, Ньют рухнул на колени и осторожно прикоснулся к стопе Киры.
— Ты как? — спросил он, аккуратно поглаживая больную ногу, словно ожидая, что от этого болеть будет меньше.
Кира с обеспокоенным лицом грузно осела на пол и принялась осторожно двигать стопой, изредка морщась.
— Нормально, — выдавила она, и Ньют не понял, от боли ли у неё в глазах стояли слёзы или обиды. — Правда, нормально. Немного разработаю, и всё пройдёт. Пошли переодеваться, времени у нас не так много, как может показаться.
Кира, осторожно ступая на правую ногу, направилась к ширме прямо за кулисами — выходила она на сцену часто, и времени тащиться в гримёрные ей просто не хватало. Сам Ньют переодевался с другой стороны сцены, и он поспешил к своему месту; ему нужно было просто накинуть поверх рубашки чёрную жилетку, по краям расшитую толстой золотой нитью.
В это время Томас, сидя в зале, с силой прижимал к себе рюкзак, с широко распахнутыми глазами глядя на сцену. Да, он уже видел целую балетную постановку в прошлом сезоне, но эта, казалось, ушла за границы совершенства. Когда он увидел поцелуй Киры и Ньюта, он думал, что его захлестнёт с головой ревность, но этого не произошло, чему он немного удивился. Вероятно, не последнюю роль сыграло безоговорочное доверие к своему соулмейту, а также осознание, что это — всего лишь часть постановки, не имеющая какого-либо определённого подтекста. Уж кем-кем, а безмозглым собственником он себя не считал.
Когда оркестр отыграл последний такт, Томас порывался встать с места и начать громко аплодировать, но сдержался. Он был рад, что его пустили на генеральную репетицию, и подрывать доверие хореографа своим поведением он не хотел.
— Кира, Ньют, — обратился к ним Джон, подходя ближе к сцене, чтобы его все могли слышать, хотя и до Томаса долетали его слова. — Адажио (3). Что случилось?
Сами они сидели на краю сцены, свесив ноги, прямо перед ним. Они переглянулись, и ответила Кира:
— Неудачно приземлилась после сиссон уверт. Сейчас всё нормально.
Джон обеспокоенно кивнул. Затем развернулся к группе из шести служанок.
— Мне ли сейчас стоит вам объяснять значение слова «синхронность»? — одна из них (кажется, это была Рэйчел, хотя Томас не был уверен) неловко переступила с ноги на ногу и сжала локоть левой руки. — Завтра, в двенадцать. Будете торчать столько, сколько потребуется для того, чтобы вы начали чувствовать друг друга. Гарриет, гранд фуэте ан турнан (4). Сейчас ты его выполнила хуже всех. Завтра будешь мне показывать. Джесс! — прикрикнул он на застывшую в прострации девушку. Она встрепенулась. — Где эмоции?! Сколько ещё тебе повторять это? Если послезавтра ты с таким же кислым лицом станцуешь часть с Ньютом, то это будет твоё последнее выступление.
Естественно, Джон преувеличивал, это было ясно всем без исключения, но Джесс всё равно вздрогнула и побледнела так, что Томасу её даже жаль стало. Да, пускай характер у неё не самый прекрасный, но было видно, что балет для неё — всё, какую бы роль в нём она ни играла, и потерять это из-за своего отношения к своему, считай, коллеге, всё равно, что публично признаться в своём слабоумии.
После раздачи замечаний, упрёков и редких похвал Ньют быстро сгрёб в кучу свои костюмы за ширмой и поплёлся в свою гримёрную, где он оставил остальные свои вещи. В этот момент он проклинал своё прежнее желание не захламлять барахлом место, где ему приходилось носиться с ошалевшим видом и выискивать нужные элементы костюма. Пусть гримёрная и находилась в паре поворотов за угол, тащиться до неё с занятыми руками (сложить аккуратно Ньют не додумался, конечно же) казалось очередным кругом Ада.
Зайдя в гримёрную, он решил оставить здесь всё, кроме рубашки, чья белизна была подпорчена во время генерального прогона. Дома закинет в стирку.
Ньют уже надел чёрные брюки и начал было расстёгивать ту самую белую рубашку, как он услышал стук в дверь и сразу последовавший за ним скрип петель. В отражении зеркала он увидел воодушевлённого Томаса. Ньют не смог сдержать мягкой улыбки в ответ на приподнятое настроение своей родственной души.
— Честно говоря, когда Джон начал перечислять все ваши грехи, я понял, что, во-первых, совсем не заметил ни один из них, а во-вторых, не понял больше половины названных им терминов, — с порога произнёс Томас, и Ньют улыбнулся ещё шире.
— Тебе провести краткий экскурс? — хохотнул Ньют, развернулся и сел на опасно шатающийся стол. Зеркало, что опиралось о стену, съехало и не шлёпнулась о стол только благодаря спине Ньюта.
Томас мягко закрыл дверь и, сцепив руки за спиной, с лукавой ухмылкой подошёл к Ньюту вплотную. Тот не шелохнулся; его с головой захватывал неподдельный интерес.
Томас слегка наклонился.
— Почту за честь, — выдохнул он в губы Ньюту и утянул его в долгий и шумный поцелуй. Тот тут же зарылся пальцами в тёмные волосы и прижал ближе к себе.
Томас перешёл на шею, а Ньют чуть приподнял голову и выдохнул:
— Я весь потный и грязный.
— Плевать. — Томас старался не оставлять за собой красных пятен, иначе Ньют бы его прикончил, и опускался всё ниже. Он расстегнул верхнюю пуговицу свободной старомодной рубашки и поцеловал открывшийся участок блестящей от пота кожи.