Закупками различных материй и галантерейных изысков занимались все без исключения иностранные посланники русского двора, и конечно, особенное старание должны были проявлять в этом послы во Франции. Императрица в подробностях расспрашивала французского посланника при дворе обо всех новинках в Париже, обо всех новых магазинах и лавках, и затем ее канцлер поручал послу в Париже М. П. Бестужеву-Рюмину нанять «надежную персону», которая могла бы подбирать вещи «по приличности мод и хорошего вкуса» и посылать все это в Петербург. Расходы на это шли немыслимые — 12 тысяч рублей. Но сверх того многие агенты еще оставались должны, так как императрица не всегда вовремя расплачивалась.
По воспоминаниям ее невестки Екатерины, императрица «не очень-то любила, чтобы на этих балах появлялись в слишком нарядных туалетах», она могла заставить великую княгиню переодеть слишком удачный наряд или запретить надевать его еще раз.
Однажды на балу Елизавета подозвала Н. Ф. Нарышкину и у всех на глазах срезала украшение из лент, очень шедшее к прическе женщины, в другой раз она сама остригла половину завитых спереди волос у своих двух фрейлин под предлогом того, что не любит такого фасона прически, а сами фрейлины потом уверяли, что ее величество вместе с волосами содрала немного и кожи.
Ее фантазии могли поразить любого заезжего иностранца. Екатерина рассказывала, как «в один прекрасный день императрице нашла фантазия велеть всем дамам обрить головы. Все ее дамы с плачем повиновались; императрица послала им черные плохо расчесанные парики, которые они были принуждены носить, пока не отросли волосы». Вскоре последовал указ о бритье волос у всех городских дам высшего света. Каково было всему Петербургу смотреть на эту прискорбную картину? А между тем причина этого была вполне тривиальна — сама Елизавета неудачно покрасила свои волосы и была вынуждена остричься.
Ее страстью были карнавалы, маскарады и балы, о коих тоже следовали специальные высочайшие указы, и приходить на них были обязаны все приглашенные. На маскарадах присутствовали только дворяне, часто до полутора тысяч человек, при входе в зал их осматривали гвардейцы, снимая маски и проверяя лица. Часто устраивались маскарады с переодеваниями, где женщинам предписывалось быть в мужских костюмах, а мужчинам — в женских, но «нет ничего безобразнее и в то же время забавнее, как множество мужчин, столь нескладно наряженных, и ничего более жалкого, как фигуры женщин, одетых мужчинами». При этом не благосклонная к ней невестка замечала, что «вполне хороша была только сама императрица, к которой мужское платье отлично шло...». Это знали все, знала и сама императрица, со времен переворота любившая щеголять в мундире.
Понятно, что правы были те, кто считал, что у Елизаветы было «много тщеславия, она вообще хотела блистать во всем и служить предметом удивления».
Мы не касаемся здесь истории жизни этой удивительной женщины и ее политических и государственных успехов и поражений, все было в ее судьбе...
Но несомненно то, что рожденная в день, когда русская армия торжественно входила под звуки музыки и с развернутыми знаменами в Москву после победы в Полтавской битве, она была счастливейшей из женщин империи. Ее отцом был Великий Петр, очень любивший своих дочерей, называвший ее «Лизеткой» и «четвертой лапушкой». Она, согласно представлениям отца, получила хорошее воспитание, знала множество языков и предназначалась Петром, как и все царевны, для укрепления династических связей с европейскими дворами. Петр хотел выдать дочь-красавицу за французского короля Людовика XV или за кого-нибудь из дома Бурбонов, но чопорный Версаль смутило происхождение матери-простолюдинки. До самого вступления на престол Елизаветы ее имя мелькало во многих европейских брачных комбинациях, среди ее женихов числились Карл Август, князь-епископ Любский, принц Георг Английский, Карл Бранденбург-Байрейтский, инфант дон Мануэль Португальский, граф Маврикий Саксонский, инфант Дон-Карлос Испанский, герцог Фердинанд Курляндский, герцог Эрнст Людвиг Брауншвейгский и еще многие, и даже персидский шах Надир.