Кто это «оно»? Человеческое «я» и одолевающая его скука.
Как это удивительно перекликается с «Записками из подполья» Достоевского: «…Нисколько не удивлюсь, если вдруг ни с того ни с сего среди всеобщего будущего благоразумия возникнет какой-нибудь джентльмен… упрет руки в боки и скажет всем: а что, господа, не столкнуть ли нам все это благоразумие с одного разу, ногой, прахом, единственно с той целью, чтоб все эти логарифмы отправились к черту и чтоб нам опять по своей глупой воле пожить!..»
История общества давала Бодлеру массу печальных примеров, когда кровь человеческая лилась рекою в надуманных войнах, в нелепых конфликтах, из-за непонимания, глупости или личных амбиций сильных мира сего.
Иррациональность человеческих поступков, непостижимый размах качелей добра и зла пугали Бодлера.
«Ужас жизни» превалировал над «восторгом». Свои настроения поэт выразил в прекрасном стихотворении «Человек и море»:
Еще более страшила Бодлера железная поступь прогресса. В черновом отрывке находим такие строки: «Машинное производство так американизирует нас, прогресс в такой степени атрофирует у нас всякую духовность, что никакая кровавая, святотатственная, противоестественная утопия не сможет даже сравниться с результатами этих американизации и прогресса…»
«Прогресс нынешнего времени ведет к тому, — обращался далее Бодлер к современному ему буржуа, — что из всех твоих органов уцелеет лишь пищеварительный тракт! Время это, может быть, совсем близко, кто знает, не наступило ли оно!..»
Американизация, духовность — ну прямо из словаря нынешних российских патриотов, с той лишь разницей, что слово «духовность» понимается по-разному: Бодлером — как достижения мировой культуры, а нашими патриотами-почвенниками — как община и православие, с внутренней изоляцией от всего мира.
Свои опасения по поводу американизации Бодлер высказал в 1855 году, а спустя сто с лишним лет его родина действительно превратилась в вотчину межнациональных корпораций и подверглась интеллектуальному оскоплению. Империализм в области культуры стал интенсивно насаждать в Европе свою розовую мечту о стандартизации и единообразии. «Я не знаю, что такое иностранец», — с гордостью заявил французский политик 1970-годов Жан Жак Серван-Шрейбер. Американская, а точнее, всемирная, культура с ее стандартным набором идей и материальных благ безудержно разливается ныне от берегов Сены до Вислы, и уже докатилась до Волги. Похоже, что «битва против джинсов», по выражению Мишеля Жобера, увы, проиграна.
Бодлер пришел бы в ужас от того, во что вылилось, во что материализовалось его предчувствие: француз и американец в настоящее время читают одни книги, ходят в одинаковых джинсах, слушают одну и ту же музыку, смотрят одни и те же фильмы. Но о кино Бодлер, к счастью для себя, не догадывался, а тем более об Интернете. Его страшила даже такая, казалось бы, безвинная вещь, как фотография.