Потом долго со двора осматривал дом и после осмотра сказал старику, что всем, кто спросит, надо говорить, что этот дом господина Эшке, что в этом доме живет господин обер-лейтенант Фердинанд Эшке.
Все ему, должно быть, понравилось — и корова, и коза, и куры, и гуси, и пес Баритон.
Обер-лейтенант был очень доволен, что оказался предусмотрительным и в первую минуту не застрелил злую собаку. Именно злая собака должна охранять его, господина Эшке, дом.
Боялся только, видимо, Эшке, как бы его соратники не захватили это облюбованное им жилище.
Ведь не напрасно, опередив всех квартирьеров, он явился сюда. Все вещи должны принадлежать только ему одному. А тут много хороших вещей. Наконец-то Луиза будет довольна...
Она все упрекает его в недостаточной практичности, пишет, что их сосед, Лемке-младший, прислал жене из России три роскошные шубы и несколько шерстяных отрезов. А он, Фердинанд, до сих пор ничего хорошего не прислал, если, конечно, не считать продуктов и обуви. Кстати, обувь оказалась непрочной. Вилли в первую же неделю разбил русские башмаки. Может быть, это потому, что он теперь увлекается футболом. А маленькая Луиза просит отца прислать какие-нибудь кружева. Она становится в последнее время ужасной модницей.
При воспоминании о детях у обер-лейтенанта щемительно сжалось сердце. Да, да, надо думать о детях. Надо заботиться о их будущем, о их благополучии.
Маленькая мелочная лавка на окраине Мюнхена должна после войны превратиться в магазин, в отличный магазин с красивой вывеской: «Фердинанд К.Эшке. Галантерея и прочие товары».
Для того чтобы осуществилась эта мечта, надо действовать решительно. Луиза, как всегда, права. Надо действовать смело и решительно, не терять времени.
Осмотрев еще раз дом старика, Фердинанд Эшке сказал, что он сейчас уйдет, но через час — через два придет снова. Поэтому старик должен все сохранить до его прихода в полном порядке.
За это господин Эшке обещает ему не убивать его, старика.
Но если старик ослушается, господин обер-лейтенант вынет вот эту штуку...
Обер-лейтенант похлопал по кобуре и, улыбнувшись, сказал:
— Пиф-паф!
— Ужас как ты меня напугал! — сказал старик. — Ну, стреляй!
— Я тебя знайт, старик! — закричал вдруг с визгом господин Эшке. — Я тебя знайт! Я знайт, где твой дети!..
Об этом, конечно, не мог знать господин Эшке, но он уже привык так пугать и на дорогах Польши, и на дорогах Франции, и на дорогах России. Он привык пугать.
Через час он явился снова в сопровождении рослого, медлительного солдата.
Унылый этот детина всю ночь запаковывал посылки, запихивая в мешки добро старика Бахмачева.
А сам обер-лейтенант сидел около солдата с блокнотом и карандашом и тщательно записывал каждую вещь, боясь, может быть, как бы при упаковке солдат не стащил чего-нибудь.
Старик Бахмачев при этом не присутствовал. Он сидел в темной комнате, около больной жены, перенесенной сюда из спальни, и все говорил ей одно и то же, успокаивал ее:
— Ничего, Клавдя, ничего! Все равно Москву они не возьмут. Никогда не возьмут! Не могут...
И похоже было, что имущество этих стариков, все их достояние, нажитое за всю жизнь, находится не здесь, в этом домике, а где-то в Москве. Не попадет туда немец. Никогда не попадет.
— Все считают, — сказала старуха, прислушиваясь к чужому говору в соседней комнате. — Наше считают. Наше добро, Федя.
— Пусть считают, — сказал старик. — Пусть считают. Ихнее такое дело сейчас — считать...
Он вышел на кухню, чтобы принести жене попить, и, проходя через столовую, увидел много тюков.
Немцы прервали на минутку свое занятие, и обер-лейтенант, привстав со стула, стал объяснять старику, что все это делается в его интересах, в его, старика, интересах — и тюки запаковываются в его интересах, и в его же интересах дом становится собственностью господина Эшке.
Могло бы быть хуже, если б этим занялись немецкие солдаты. Было б много хуже...
— Да бери ты, бери! — брезгливо успокоил его старик. — Раз ваша взяла, бери. Ну, а когда наша возьмет, тоже не жалуйся.
— Молшать! — закричал немец, не поняв, но догадавшись, что старик сказал что-то очень обидное для германской армии. — Я тебя знайт, старик. Я понимайт твой старый, глупый голова...
После этого разговора немец распорядился, чтобы старик больше никогда не появлялся перед его, господина Эшке, глазами. Пусть, пока больна старуха, он сидит с ней в этой маленькой комнатке. А когда старуха поправится, они должны уйти отсюда навсегда. Навсегда уйти. Иначе господин Эшке объявит их партизанами, и тогда их вздернут где-нибудь на площади, в назидание другим. Вздернут на фонарь.