Старуха Бубикова подозвала девочку.
— Желаешь, Нюрушка, с электричеством жить вот у этой тети?
— Нет, — решительно сказала Нюра. И, должно быть боясь обидеть приезжую тетю, сейчас же прижалась к ней, поиграла концами ее пухового платка и добавила: — Я никуда не хочу уходить. Я тут хочу. Я за грибами тут в лес ходить буду. Приезжайте, тетенька, к нам. У нас лес красивый...
— У вас в лесу покойники, — улыбнувшись, сказала москвичка. — Глядите, полный лес покойников немецких...
— А их не будет потом, — твердо сказала девочка. — Покойников ведь потом закопают. И одни живые будут ходить.
Большое, тяжелое, страшное горе, постигшее взрослых, постигло и маленькую, худенькую Нюру. Но как взрослые, занятые починкой разрушенного, из гордости не плачутся и неохотно вспоминают о том, что случилось с ними, так и девочка охотнее думает о завтрашнем дне.
Завтра еще будут бои, грандиозные и ожесточенные, прольется кровь, сгорят еще новые дома, осиротеют еще многие дети. Но завтра будет наша победа, обязательно будет, во что бы то ни стало.
В это верует всей силой сердец своих весь народ наш.
И весь народ работает на войну, на победу, на завтра, которое встает и встанет из этих еще теплых пепелищ.
В полдень мы выезжаем из этой деревни на шоссе.
Автомобиль опять продвигается мимо длинной шеренги могил, мимо березовых крестов, мимо оброненных в отступлении немецких касок, мимо брошенных при поспешном бегстве немецких автомобилей, танков, мотоциклеток.
Враг прошел здесь совсем недавно — может быть, всего неделю или несколько дней назад.
В двух километрах от деревни нас останавливает заградительный отряд. Проверка документов. Дальше ехать нельзя.
Автомобиль уводят в укрытие, мы идем пешком.
Вдалеке, метрах в четырехстах от нас, по широкой, уже источенной солнцем снежной целине, ползут вперед в белых маскировочных халатах красноармейцы.
— Наверно, они учатся, — вслух думает шофер.
Да, может быть, учатся. И мы, остановившись, смотрим на них.
Но странное дело — почему на ученье стреляют с той стороны, почему пули свистят совсем близко и трепещут кусты при шоссе?
— Головы! — тревожно кричит нам кто-то невидимый из кювета.
Мы наклоняем головы, потом ложимся.
Нет, красноармейцы не учатся. Они ведут бой. На целине столкнулись русские разведчики с немецкими.
Впереди, всего в полутора километрах отсюда, находится передний край нашей обороны.
Война совсем недалеко ушла от выгоревшей деревни Алексеевки.
Вот уже хорошо слышны клекот, и кваканье, и визг, и грохот мин. И на снегу впереди вспыхивает красный огонь.
Но в памяти все еще стоит уцелевший от немца исхудавший пестрый петух, который, несмотря ни на что, изо всех сил поет о наступающей суровой и нежной русской весне. И в лукошко сыплется золотистое зерно, которым скоро — вот как сойдет снег и уберут мертвых немцев — крестьяне засеют обожженную землю, как засевали в прошлом году, и в позапрошлом, и, может быть, тысячу лет назад...
Западный фронт, апрель 1942 г.
Супруги Полыхаевы
Все эти дни бабушка Надя то и дело выбегала на шоссе и, часами простаивая на пронзительном ветру, все ждала, не появится ли та машина. Но машины шли и шли, тысячи машин проходили мимо, а той, главной, на которой должен был приехать Петя, не было.
Наконец однажды утром, когда бабушка снова собралась на шоссе и суетливо искала варежки, кои опять куда-то затащил котенок, дедушка Ерофей Кузьмич сказал:
— Сядь! Ты чего, простудиться хочешь? Когда приедет, тогда и приедет. А бегать взад-вперед не надо. Не молоденькая.
И бабушка покорилась, присела, стала расстегивать шубейку.
И вот, только она раскуталась и сняла пуховый платок, на тропинке, ведущей к их домику, среди белоснежных сугробов, появился молодой человек в черной шинели, подпоясанной ремнем с блестящей пряжкой, и в черном же, не по сезону легком картузе. В одной руке он нес чемодан, а другой все время притрагивался к ушам, желая, должно быть, защитить их от ветра.
Дедушка, выглянув в окно, внимательно посмотрел на паренька, однако с места не сдвинулся и бабушке ничего не сказал. Мало ли тут всякого народа появилось в последнее время! Идут и едут тысячи людей. Дело-то вон какое громадное развивается!
В дверь постучали. Бабушка кинулась открывать и в ту же секунду отпрянула, увидев в облаке морозного пара незнакомого молодого человека.
— Полыхаевы тут живут? — спросил молодой человек.
— Петенька! — закричала бабушка и заплакала, засуетилась. — Петенька... Анфисины глаза... Как есть Анфисины...
Помогая внуку раздеваться, снимая с него холодную шинель, она нашла еще, что рот и нос у него отцовский, Васин, и, целуя его в горящие с мороза щеки, продолжала плакать.