Привет однополчанам, привет гвардии.
VIII
Это письмо Черныш получил на Мораве.
Полк готовился форсировать реку. В кустарниках вдоль полноводной Моравы уже ползали разведчики, изучали характер противоположного берега, засекали вражеские огневые точки, выискивали самые выгодные причалы для предстоящей высадки десантов.
Десантные группы уже были здесь, неподалеку, за спиной у разведчиков. Если бы враг мог заглянуть в гущу приморавских лесов, он увидел бы, какая гроза собирается у него над головой! В лесу становилось тесно от непрерывно прибывающих войск.
Полк Самиева работал старательно, спокойно и деловито, как огромная мастерская. На этот раз он должен был переправляться на подручных средствах. Вся техника сосредоточивалась где-то севернее: направление главного удара было выбрано там.
Самиевские мастера сегодня соревновались в изобретательности. Саперы и пехотинцы, скинув телогрейки и поплевав на ладони, принялись вязать плоты. Из ближайших сел по лесным тропинкам несли на плечах тяжелые лодки и остроносые душегубки. Отдельные десантные группы были уже сформированы и, располагая перед боем несколькими свободными часами, проводили пробные учения. Атака на Мораву должна была начаться вечером, с первыми сумерками.
Черныш готовил своих новичков, когда батальонный почтальон Олег Чубарик принес ему письмо:
— Танцуйте, лейтенант!
Но Чернышу в этот день было не до танцев. Выяснилось, что большинство его новичков впервые стояло перед серьезным водным рубежом. Были, правда, среди них и прошедшие суровую купель форсирований. У молодых наводчиков Бойко и Шестакова за плечами стоял опыт форсирования Дуная. Солдатская судьба привела их сюда через госпитали и запасные полки из 3-го Украинского. Они уже побывали в Болгарии и Югославии, имели на груди красные и золотые нашивки и держались уверенно. Даже Хома, ведя с ними длительные беседы, признавал, что хлопцы видали виды и могут немало интересного рассказать ему о балканских краях, о тамошних порядках.
За этих Черныш был спокоен. Беспокоили его такие, как рядовой Ягодка. Этот статный краснощекий юноша с умными, внимательными глазами с первых дней заинтересовал Черныша. «Видно, человек с богатым умом, с хорошим образованием, — думал о Ягодке Черныш, отбирая его из пополнения. — За три дня станет наводчиком».
Каково же было его разочарование, когда он узнал, что Ягодка неграмотный: не умеет даже расписаться. Вся рота была удивлена. В самом деле, бойцам непривычно было видеть неграмотного юношу двадцати лет, умного, работящего и безусловно способного. На Ягодку приходили посмотреть, как на что-то ненормальное, дикое. Где он рос? В каком лесу?
Оказалось, что Ягодка родился и вырос под румынской оккупацией. Он был родом из Измаильской области. В роты прибыло несколько солдат, недавно ставших советскими гражданами, и все они первые дни держались в стороне, ходили невеселые. Их, видимо, угнетала собственная отсталость. Одного из них, бессарабца Иону, Хаецкий взял к себе в ездовые, пообещав «сделать из него человека», остальных Черныш забрал в свой взвод. Сегодня он должен был повести их в первый, самый страшный для них, бой. Как они будут держать себя на Мораве? О чем они сейчас думают? Что их беспокоит?
Прочитав письмо Саши Сиверцева, Черныш оглядел своих молодых бойцов. Они сидели возле него на перевернутой вверх дном лодке. Одни смотрели на Черныша доверчиво, спокойно, у других была в глазах глубокая тревога. Вероятно, им казалось, что они сидят сейчас на собственном горбу, а не на боевом суденышке, которое очень скоро понесет их навстречу подвигам, славе, победе. Может быть, именно их встретил Саша на границе? Может быть, как раз им нехватает великой науки — науки боя? Обучать? Но как их сейчас обучать?
Сагайде — тому легко. У Сагайды просто. Вот он поблизости муштрует своих бывалых.
— Пока Денис и Анохин гребут, ты, Роман, ведешь по берегу огонь. Понял?
— Понял.
— Если тебя легко ранило, все равно ведешь огонь. Понял?
— Понял.
— Если тебя… совсем ранило, тебя заменяет Фесюра. Фесюра, понял?
— Так точно.
— Товарищ гвардии лейтенант! А если меня убило?
— Убило? — Сагайда на мгновенье заколебался. — Тогда, — еще энергичнее выкрикнул он, — передай весло Маковею, а сам падай на плот! Похороним на плацдарме!..
Черныш не мог так легко договориться со своими. Для них нужны другие слова. Прощальная тоска залегла в голубых глазах Ягодки. Чем его утешить, чем ободрить? Как разбудить богатырскую силу, что дремлет сейчас в широких плечах юноши, в его крепких развитых руках? Трудно? Но ведь ты командир, ты коммунист, сумей найти дорогу к его сердцу!
— Вы, Ягодка, хорошо действуете веслом?
— Неплохо.
— Наверное, часто рыбачили дома?
— Не часто, но по воскресеньям ездил… когда хозяин пускал.
— Какой хозяин?
— А тот, у которого я служил.
— Кем вы служили?
— Кем? — Ягодка стыдливо покраснел. — Все вместе… и чабаном был… и брынзу делал… Зимой со всей худобой сам управлялся… Двенадцать лет отбатрачил.
— Двенадцать из двадцати! И круглый год? Чорт возьми, это же каторга! Неужели нельзя было иначе? Иона тоже вот батрачил, но он только посезонно.
— Я не мог посезонно, потому что я… безродный. Ни кола, ни двора. Да, может, это и лучше…
— Почему лучше?
— А потому, что, как стукнет вот здесь на Мораве, так никто жалеть не будет. Никому и не икнется.
— Это вы, Ягодка, уже слишком…
— Почему слишком? Скажите — не так? Это только для виду каждый хочет показать, что ты ему нужен… А я, товарищ гвардии лейтенант, уже давно знаю, что никому я не нужен. Напьюсь вот навеки моравской воды, так никто и не заметит. И ничего тут не поделаешь… Кому же по-настоящему болеть — есть такой Ягодка на свете или нет его?..
Боец безнадежно махнул рукой, словно уже хоронил себя.
— Все это чепуха, — сказал Черныш после гнетущей паузы. — Безродный, ненужный… Чепуха, товарищ Ягодка. Давайте подумаем так: вот вы скоро выйдете на тот берег. Что он сейчас представляет собой? Чужая опасная земля, начиненный фашистскими войсками клочок австрийской территории. Место, где только предполагается создать плацдарм. Но как только ты, Ягодка, ступишь туда своей ногой, сразу все изменится. Тот загадочный берег перестанет быть просто берегом, он уже станет плацдармом. Произойдет на земле событие, пусть небольшое, пусть нерешающее, но оно вызовет немедленно сотни других событий, повлияет на них, внесет изменения в судьбу многих людей. И если сейчас, пока ты сидишь в этих кустах и изливаешь мне свою хандру, о тебе, может быть, и в самом деле мало кто думает, — то тогда о тебе подумают все. Для противника ты станешь большой опасностью. Друзьям ты будешь крайне нужен, не только нужен, а просто-таки необходим и дорог. Тогда ты увидишь, какая у тебя родня! Весь полк, вся армия с молниеносной быстротой узнает, что у нее на таком-то участке за Моравой появился плацдарм. Откуда, каким образом? Очень просто: ведь там встал уже своей ногой гвардии рядовой Ягодка. Поддержать его немедленно! Помочь ему во что бы то ни стало! Можешь представить себе, сколько людей будет тогда за тебя тревожиться. Все взгляды обратятся к тебе, все мысли будут о тебе, тысячи людей будут работать для тебя. А как же… Для тебя где-то на Урале дивчина целые сутки не выйдет из цеха. Из-за тебя Верховная Ставка даст кому-нибудь добрый нагоняй, чтобы лучше о тебе заботились, чтобы случайно не погиб там, не пропал этот гвардии рядовой Ягодка! В высоких штабах, недосыпая ночей, будут вырабатывать самые лучшие маршруты. Для тебя саперы будут строить мосты. К тебе по всем путям-дорогам потянутся обозы. А кто о тебе, рядовом Ягодке, забудет в это напряженное время, тот, чего доброго, и под трибунал пойдет… Тут не до шуток. Как же ты можешь после этого сказать, что ты безродный, ненужный? Да какой отец, какая мать вложит столько сердца в своего Ягодку, сколько вложит в тебя Отчизна?!
— Здорово, — засмеялся боец, закрыв лицо руками. Товарищи восторженно смотрели на него. Словно сидел перед ними не смущенный измаильский паренек, а кто-то большой и значительный. Черныш взволнованно продолжал: