Б. Заболотских
ГРЕКОВ
*
ЗНАМЕНЩИК
И
ТРУБАЧ
ХРОНИКА ЖИЗНИ
© Издательство «Молодая гвардия», 1981 г.
О тех, кто первыми ступили на неизведанные земли,
О мужественных людях — революционерах,
Кто в мир пришел, чтоб сделать его лучше.
О тех, кто проторил пути в науке и искусстве.
Кто с детства был настойчивым в стремленьях
И беззаветно к цели шел своей.
Жизнь художника заключена в его картинах. А картины отраженно его личности.
«Чрезвычайно скромный в личной жизни художник Греков, — говорилось в приказе наркома обороны К. Е. Ворошилова, — оставался таким же в своем творчестве. Он старался показать только историческую правду, как он видел ее собственными глазами. И он знал, что эта правда настолько прекрасна, так насыщена недлинным героизмом восставших масс, что она не нуждается ни в каком искусственном приукрашивании, и потому полотна художника Грекова с их беспредельными южными степями, охваченными революционным пожаром, красными всадниками, в дыму кровавых схваток мчащимися навстречу смерти и победе, навсегда останутся ценнейшими живыми документами суровой и великой эпохи классовых битв…»
Картина, о которой хочется сказать особо, не исключение в общем ряду грековских работ. Это «Знаменщик и трубач». На фоне знойного индигового неба двое конников с развернутым знаменем и сверкающей медью трубой. Они просты, мужественны и одновременно приподнято-торжественны, как само воплощение Победы.
Может быть, в «Знаменщике и трубаче» Митрофан Борисович запечатлел и самого себя. Ведь и он, подобно знаменщику, вел за собой художников-баталистов и, как трубач, звал их к вдохновенному служению правде в искусство.
ШАРПАЕВКА
Петербурге уже после окончания Академии художеств, в 1911 году, а по другим сведениям в 1912-м, буквально за несколько дней, настолько хорошо прошлое запечатлелось в памяти, Греков написал небольшую картину. Среди степи на фоне выжженных солнцем желто-бурых холмов, напоминающих застывшие волны, раскинулся убогий хутор: тесно прижавшиеся друг к другу подслеповатые мазанки, хозяйственные постройки под ветхими соломенными кровлями, за ними могучие стога сена.
Показывая жене картину, художник вспоминал:
— Вот с такого же стога я свалился мальчишкой да так сильно ударился о землю, что меня в бессознательном состоянии принесли домой. Недели две после этого отлеживался…
Его юная жена, в своем беленьком кружевном фартучке походившая на гимназистку, недоуменно подняла глаза:
— Почему тебя не отправили в больницу?
— Ближайшая больница находилась в пятидесяти верстах от хутора. Да этого и не требовалось — отец прекрасно разбирался в медицине, выписывал различные учебники и справочники по врачебному делу. Вся округа лечилась у него.
Долго молодая женщина разглядывала картину и наконец взволнованно проговорила:
— В том, что Александр Бенуа стал художником, нет ничего удивительного: вся его родня поклонялась искусству, над его колыбелью висели полотна Гварди, вывезенные из дедовского палаццо в Венеции!.. А вот как ты сделался художникам — это непонятно!.. Ведь единственно, что ты видел в своем детстве, — степь да лошадей!..
Картина, которая вызвала эти воспоминания, изображала хутор Шарпаевку.
Здесь 3 июня 1882 года в семье отставного казачьего офицера Бориса Ивановича Грекова появился третий по счету ребенок — мальчик, которого нарекли Митрофаном.
Будущий художник-баталист происходил из древнего, известного на Дону казачьего рода. В хорошем расположении духа глава семьи нередко пускался в генеалогические розыски. При этом он не без гордости говаривал: «В нашем роду были и турки, и поляки, и греки. Оттого и фамилия наша — Грековы».
Представители обширного рода Грековых были по из робкого десятка. Многие из них прославились как отважные воины, дослужились до высоких чинов. Однако Борис Иванович не сделал военной карьеры. Вспыльчивый, независимый по характеру, он плохо ладил с начальством и вышел в отставку в первом офицерском звании хорунжим.
Согласно действовавшим на Дону законам офицеры имели право на увеличенный земельный надел. Выходя в отставку, они как бы становились помещиками. От настоящих помещиков их отличало то, что весь год они сами трудились в хозяйстве и лишь в страду приглашали наемных работников.
Оставив службу, Борис Иванович Греков поселился неподалеку от Морозовской. Обзавелся семьей. Вскоре жена его умерла, и тогда в усадьбе появилась молодая красивая крестьянка из Шарпасвки Ирина Алексеевна Мартыщенко, а в девичестве Адамова.
Церковь не одобрила этого союза, поскольку Ирина Алексеевна была замужем. Но и развода по дала. Пришлось Борису Ивановичу и Ирине Алексеевне жить в гражданском браке, невенчанными. За это они были отлучены от церкви.
Немало горя хлебнули отставной хорунжий и его молодая жена. Недобро косились на них хуторяне. Родственники Мартыщенко не упускали случая бросить вслед ехидное, а то и грязное словцо. Несмотря на атмосферу всеобщего недоброжелательства, семья жила дружно. Каждый год появлялись дети. Вначале шли мальчики: Ипполит, Терентий, Митрофан, Николай, Александр. Потом родилась девочка, ее назвали Евдокией.
Детям тоже пришлось несладко. Рожденные в гражданском браке, они с момента своего появления на свет были поставлены вне общества. Все шестеро считались незаконнорожденными. При оформлении метрического свидетельства они получали фамилию матери, а отчество по имени крестного. Вот почему долгое время, почти до тридцати лет, будущий художник-баталист во всех официальных документах значился как Мартыщенко, и по отчеству — Павловичем. Его крестным был шарпаевский крестьянин Павел Скоробогатов.
Эта история, порожденная казуистикой церковников и столь тягостная для ее участников, продолжалась до 1911 года, когда скончался первый муж Ирины Алексеевны — Мартыщенко и она обвенчалась с Борисом Ивановичем. Лишь после этого дети получили право носить фамилию отца. Тогда-то из официальных бумаг исчез Митрофан Павлович Мартыщенко и появился Митрофан Борисович Греков.
Мы имеем возможность много раньше, чем это произошло в действительности; восстановить попранную справедливость. Для нас с самых первых страниц повествования художник будет носить ту фамилию, под которой он вошел в историю живописи, — Греков.
…Нежаркое вечернее солнце опускалось за край земли. Длинные тени побежали от приземистых мазанок и плетней, от высоких тополей, упирающихся своими голенями в безоблачное небо. Скоро красный диск исчезнет за дальними буграми, и тогда на степную траву ляжет холодная роса. Над рекой поплывет, заклубится туман. Но пока что в воздухе разлита теплынь.
В такие ясные, спокойные вечера Борис Иванович Греков любил посидеть на крылечке. В ожидании рассказов да побывальщин вокруг него сбивалось многочисленное потомство. На коленях устраивалась самая младшая в семье, Дуняша, к правому плечу на правах любимца приникал Митя, как звали домашние Митрофана, остальные рассаживались кто где.
В один из таких вечеров, посасывая трубочку с обкусанным мундштуком, Борис Иванович негромко рассказывал:
— Сражение это произошло в 1813 году под Лейпцигом. Густыми колоннами пустил Наполеон свою кавалерию на русские войска, построившиеся на поле четырьмя линиями. Стремительна была атака кирасир-латников Понятовского. Будто туча саранчи налетела. Одну за другой пробили французы три линии войск, осталась последняя…
Плавно льется привычный рассказ, слово цепляется за слово, фраза за фразу. А мысли идут своим чередом…