Занятия в батальной мастерской начинались в девять. Намного раньше этого срока являлся малоразговорчивый служитель Алексей Сохнин. Он наводил в мастерской порядок, доставлял натуру: рослых кавалергардских лошадей, тяжеловесных битюгов. А то подгонял ямщицкую тройку.
Второй приходила Антонина Леонидовна Малеева, совсем юная двадцатилетняя девушка. В списках учеников Высшего художественного училища она не числилась. Не значилась и среди вольнослушателей и вольноприходящих. Рубо своей властью позволил девушке посещать занятия. Отец Малеевой, военный инженер-строитель, был его другом. Франц Алексеевич познакомился с ним в дни русско-японской войны на Дальнем Востоке, куда был командирован как военный художник. И в Петербурге Рубо продолжал поддерживать дружеские отношения с Малеевым.
Инженер жил неподалеку от Академии художеств — на Петербургской стороне. Здесь-то Франц Алексеевич впервые увидел дочь Малеева — Тоню, задорную и милую девушку, решившую посвятит! себя музыке.
Однажды Рубо оставил любезным хозяевам необычный подарок: на фарфоровой тарелке он нарисовал закопченной на свече спичкой чудесную сценку — яростно рубящихся всадников. Все были восхищены изяществом миниатюры и поражены быстротой, с какой она возникла — всего за пятнадцать минут.
— Чтобы не повредить рисунок, покройте его сверху лаком, — посоветовал Франц Алексеевич, галантно вручая свое творение юной хозяйке.
— Я тоже хочу так рисовать! — воскликнула девушка, не выпуская из рук удивительную тарелку. — Возьмите меня к себе в ученицы!
— А не боитесь, что вас зашибет лошадь, у нас ведь натура особенная?! — отшутился Рубо.
— Ни капельки, У нас в Рузе под Москвой были свои лошади. Я с десяти лет управляю упряжкой!
В батальной мастерской было всего четыре ученика. Поразмыслив немного, Франц Алексеевич решил взять ученицу. Беклемишев, большой приятель Рубо, сквозь пальцы посмотрел на это незначительное нарушение устава.
Будучи в мастерской «на птичьих правах», Малеева старалась компенсировать незаконность своего присутствия редкостным прилежанием: она точно являлась на занятия, внимательно вслушивалась в объяснения Рубо. Однако на первых порах ее этюды оставляли желать много лучшего. Неудивительно, что ей больше всех доставалось от требовательного наставника.
— Ну что это за живопись! — налетал Франц Алексеевич на испуганно примолкшую ученицу. Резким движением проводил сбоку на холсте красную или оранжевую полосу. — Похоже на цвет натуры?
— Нет.
— А чего не хватает?
Подумав, Малеева называла краску.
— Значит, краски вы видите, тогда чего же разводите бесцветную серятину!..
Как-то раз темным декабрьским утром Малеева, переступив порог остекленного домика, увидела непривычную картину: Сохнин переносил громоздкие и тяжелые мольберты. Посредине мастерской их уже стояло немало, а он подтаскивал все новые и новые.
— У нас пополнение! — доверительно сообщил он удивленной девушке. — Приходят репинцы. Очень сильные художники! — И Сохнин назвал несколько фамилий.
Начали подходить немногочисленные ученики батальной мастерской. Боком протиснулся в дверь застенчивый Ахикьян. За ним пожаловали Безбородный и молдаванин Лучун. Последним влетел запыхавшийся, вечно опаздывающий Авилов.
С сильно бьющимся сердцем Малеева стала ожидать грозных репинцев. Наконец за стенами домика заскрипел снег, и в мастерскую ввалилась шумная компания. Одного из новеньких она сразу приметила, он выделялся своей буйной шевелюрой и красивым смуглым лицом с небольшой эспаньолкой.
— Кто это? — шепнула она Сохнину.
— Восходящее светило, Греков, на всех конкурсах берет премии, — почтительно отозвался тот.
«Ну и светило!» — фыркнула про себя девушка, оглядывая дешевый грубошерстный костюм репинца, его простую клетчатую рубашку.
Ничуть не смущаясь ее пристального взгляда, молодой художник облачился в серый, густо заляпанный краской халат.
Суета в мастерской постепенно улеглась. Все принялись писать «батальную» модель: обнаженного натурщика на коне. На голове у натурщика красовался шлем с развевающимися перьями, правая рука была величественно вскинута.
Звонко хлопнула входная дверь. Вошел Рубо. Глянув на модель на постаменте, покривился как от зубной боли.
— Что это за чучело гороховое! — воскликнул он. — Ну сколько можно рисовать «персонажей» вагнеровских опер, бутафорские шлемы и мечи! Господи, как это тоскливо и скучно!.. Впрочем, скоро у нас появится настоящее дело! — энергично обратился он к молодым людям. — Займемся изучением самой важной для баталистов натуры — конской!..
Кое-кто из репинцев усмехнулся. Рубо слегка нахмурился.
— Я не шучу. Для того чтобы написать батальную картину, в которой действует конница, надо прежде всего знать лошадь, уметь изображать ее в разных поворотах, в любых ракурсах, в любых условиях освещения; и не просто какую-то лошадь, а кавалерийскую, казацкую, горскую, артиллерийскую, крестьянскую. Это требует серьезной, длительной штудировки…
О предмете своей художнической страсти Рубо мог распространяться до бесконечности. Недаром же его окрестили «лошадником»!
— Словом, с сегодняшнего дня все посещают манеж!
Для первого раза он сам отвел учеников в манеж Кураева, находившийся на Петроградской стороне. Восхищенным взглядом провожая лошадей, двигавшихся по усыпанному свежими опилками кругу, то и дело восклицал:
— Вы только поглядите, как они выступают — ну словно балерины на пуантах! Лошадь — самое грациозное из животных! Не случайно ее красотой прельщались многие видные художники — Верне, Лами, Жерико… И все же их рисунки скакунов страдают схематизмом. Иное дело Дега! Вот он действительно преуспел в постижении механизма движения лошади. Недаром Дега подолгу пропадал в манежах с фотографическим аппаратом… Но еще большей точности в изображении скачущих лошадей достиг Мейсонье. В Пуасси, где у него была огромная мастерская, Мейсонье соорудил узкоколейную железную дорогу. Передвигаясь по ней на вагонетке, он рисовал не только отдельных лошадей, но целые эскадроны.
Сам Рубо мастерски изображал лошадей. В тот вечер он настолько увлекся рисованием, что пребывание на этюдах затянулось до глубокой ночи.
В последующие дни в манеж отправлялись всей мастерской. Работали истово, стараясь перещеголять друг друга. Однако вскоре наступило охлаждение. Теперь раз от разу группа рисующих все больше редела. Наконец наступил день, когда в манеж явились всего два человека: Греков да обязательная Малеева.
Весь остаток зимы на этюды они ходили вдвоем. Писали маслом и акварелью, делали кроки — моментальные карандашные зарисовки, фиксируя различные аллюры и движения лошадей, игру мускулов, позы, повороты головы.
В мастерской на Каменноостровском проспекте у Грекова накопилось огромное количество этюдов и рисунков. Однако усталости он не чувствовал. Наоборот, испытывал творческий подъем. Впервые за все время обучения в академии он почувствовал себя в своей стихии.
РОЖДЕНИЕ МЕЧТЫ
есной 1908 года на двух железнодорожных платформах в Петербург привезли панораму «Оборона Севастополя». С Николаевского вокзала огромные рулоны доставили на Марсово поле в уже отстроенный павильон. Теперь предстояло решить еще одну сложную проблему: не повредив красочного слоя, подвесить громоздкое и тяжелое живописное полотно.
В день подвески все ученики батальной мастерской собрались в павильоне на Марсовом поле.
В обширном темном помещении остро пахло свежим тесом. Мелькали огни фонарей. Громко перекликались мастеровые. Слышалась немецкая речь. На помощь себе Рубо вызвал группу художников из Германии во главе с Фрошем, с которым обыкновенно работал над панорамами в своей мюнхенской мастерской.