В дни работы над дипломной картиной, получившей название «Лейб-гвардейский казачий полк в Бородинском сражении», произошло событие, которое надолго лишило художника столь необходимого для творчества душевного равновесия.
После того как эскиз панорамы «Бородино» был утвержден, Рубо, испросив для работы полуторагодичный отпуск, отбыл в Мюнхен, где по обыкновению писал все свои крупные картины. Замешать его стал Самокиш, к которому благоволил двор и в первую очередь Николай II. Вот тогда-то в верхах и родилась идея поставить во главе батальной мастерской Самокиша. Против отсутствующего Рубо развернулась шумная кампания.
Занятый работой над «Казачьим полком в Бородинском сражении», Греков не особо прислушивался к пересудам в академической столовой и, по правде говоря, не верил вздорным слухам. Но Малеева разволновалась не на шутку.
Однажды она ворвалась в конкурсную мастерскую и протянула Грекову свежий номер газеты «Биржевые ведомости»:
— На, читай!
Статья, направленная против Рубо, носила хлесткий заголовок «Мнимый профессор». Бойкий репортер писал:
«Франц Алексеевич Рубо как художник величина реальная, осязаемая: мы видим его картины, его панорамы. Но как профессор, руководитель батального класса Рубо — фигура мифическая. Здесь уже нет ничего осязаемого. Это сплошная легенда. Плачевное положение батального класса сделалось прямо трагическим. В самом деле: официально мастерская значится. Студия батальною класса великолепная, вся из стекла — чистейший пленэр. Но профессора нет…»
Греков медленно сложил газету. Вопросительно глянул на кипящую негодованием Малееву.
— Высказанные упреки мне непонятны. Франц Алексеевич получил официальный отпуск для работы над панорамой. В мастерской его замещают…
Малеева сердито дернула плечом.
— Что здесь непонятного: с Рубо сводят счеты. Я уверена, что на конкурсе все ополчатся против тебя как ученика Франца Алексеевича. Смотри, как бы не повторилась та же история, что и с Бродским!
История Бродского в свое время изрядно нашумела. Он вышел на конкурс уже после ухода Репина из Академии художеств. Совет профессоров воспользовался этим обстоятельством и лишил «бесхозного» ученика заграничной командировки. Спасибо, вмешался принципиальный Куинджи и восстановил попранную справедливость.
— Но теперь Куинджи нет, — мрачно напомнила Малеева. — За тебя некому будет вступиться!
Ее угнетенное состояние передалось Грекову. Иными глазами он начинает смотреть на свою почти завершенную картину и находит в ней массу слабостей. Ему уже не нравится и композиция — стремительно развернувшаяся для атаки казачья лава и общий тон — чересчур желтый.
К измученному сомнениями художнику заглянул Самокиш. Оглядел сделанное. Однако ни хвалить, ни бранить не стал, лишь заметил неопределенно:
— Создание батального полотна дело сложное. Обращаясь к какому-либо историческому событию или битве, живописец должен прежде всего ознакомиться с соответствующей литературой, вжиться в дух времени и познать характеры героев, написать с музейных экспонатов оружие, которое употреблялось в данную эпоху. Ну и, конечно, побывать на месте действия для изучения местности… Впрочем, у вас еще есть время, чтобы кардинально улучшить работу.
От предчувствия, что картина не удалась и на совете профессоров его ожидает провал, Греков потерял уверенность. Кисти буквально валились из рук. Исподволь у него созревает решение взяться за другую тему. Он объявил Малеевой, что уезжает домой, на Дон.
— А как же картина? — всполошилась она.
— Не получилась. Надо браться за другую.
— Берись. Времени у тебя предостаточно. Но для чего уезжать?
— По-настоящему я могу работать только дома…
Ранней весной 1911 года, так и не завершив «Казачий полк в Бородинском сражении», Греков выехал на Дон. Он спешил застать начало пахоты, тот момент, когда парные упряжки медлительных и неповоротливых волов тяжким плугом принимаются взламывать степную целину.
Все лето художник провел на хуторе, перемежая работу на этюдах в поле с работой в мастерской.
Сюжет новой конкурсной картины был совсем прост: по выжженному солнцем бугру, по прошлогодней стерне движутся в плугу две пары волов, тяжелое ярмо пригибает их головы к земле. Жарко. Душно. Но борозда ложится за бороздой.
Свою картину Греков замыслил как гимн труду. Так ее и писал, в мажорном ключе. Весь остаток лета он работал как одержимый.
В конце лета с готовой картиной художник вернулся в Петербург. В батальной мастерской «Волы в плугу» произвели сенсацию. Все хвалили экспозицию, внутреннюю экспрессию работы.
— Сильная вещь! — было единодушное мнение.
И все же, показывая картину Малеевой, вкусу которой он очень доверял, Греков нервно поеживался.
— Ну как? — прервал затянувшуюся паузу.
— Мне кажется, картина удалась.
— Можно было сделать и лучше, — облегченно перевел он дух, — но уж слишком много сил было отдано «Казакам в Бородинском сражении». Впрочем, в картине есть главное — настроение. Глядишь, «Волы» и вывезут — ведь они символ святого Луки, покровителя художников!
«Волы» вывезли. 1 ноября 1911 года совет профессоров присвоил Грекову звание классного художника, однако заграничной командировки лишил. Это решение было принято вопреки всякой логике, ведь как лучший ученик он получал в продолжение четырех лет стипендию имени Сокурова, его эскизы на академических конкурсах отмечались высокими наградами.
Итак, ученичество осталось позади. Греков вступил в самостоятельную творческую жизнь. Ему шел тридцатый год.
ПЕРВЫЕ БОЛЬШИЕ «БАТАЛИИ»
последние месяцы 1911 года весь Петербург жил слухами об успехе выставки русской живописи в Риме. На ней были представлены все художественные группы и общества, за исключением крайне левого «Бубнового валета». Репину и Серову на выставке были отведены целые залы. Картины остальных художников висели вместе: возле «Степана Разина» Сурикова располагались нестеровские «Послушники», пейзаж Дубовского «Родина».
Илья Ефимович, бывший в те дни в Италии, прислал Дубовскому восторженное письмо:
«АХ, какая это вещь! Лучший пейзаж всей выставки, всемирной, римской! Вас, Николай Никанорович, я особенно поздравляю! Еще никогда Вы де были так великолепны и могущественны. Оригинальная, живая и красивейшая картина!»
Об успехе русских художников в Италии Греков узнал от Горелова. Сияющий и возбужденный, с железнодорожным билетом до Рима, Горелов буквально влетел к нему в мастерскую. На конкурсе в Академии художеств, окончившемся для Грекова полууспехом, а точнее, полупровалом, Горелов, напротив, был обласкан. Его картину «Чудо при погребении Александра Невского» — для нее позировал сам Репин — превозносили на все лады. Автору предрекали лавры великого исторического живописца, чуть ли не второго Александра Иванова, создателя гениальной картины «Явление Христа народу».
В возбужденном состоянии расхаживая по мастерской, Горелов говорил без умолку:
— Даже не верится, что через несколько дней я буду в Италии, на родине Рафаэля и Леонардо да Винчи, увижу великие творения великих мастеров, все эти огромные полотна, от которых захватывает дух… А ты все бьешься над своими «Казаками»? — спросил он, скользнув взглядом по холсту на мольберте.
Греков хмуро кивнул. Не любивший оставлять свои работы незавершенными, он сразу же после конкурса взялся за неудавшуюся картину.
— Хочу понять, в чем моя ошибка. Взгляни, может, что-нибудь подметишь свежим глазом?
Со вздохом Горелов уставился на полотно, на красномундирных казаков, развернувшихся лавой. Поразмыслив, одобрительно заметил:
— Ты правильно поступил, что не показал неприятеля, — незримая опасность всегда страшнее реальной. Картина от этого только выиграла.
— Ты не хвали, а делай замечания, — невесело откликнулся художник и вопросительно протянул: — Тебе не кажется, что в атакующем бою присутствует лишь динамика, а одухотворенности маловато?