Неопределенно хмыкнув, Горелов спросил, в свою очередь:
— Ты помнишь картину Куинджи «Закат в лесу» — тяжелые багровые блики на заснеженных елях? Попробуй такие же разбросать по стерне и крупам лошадей. Это добавит экспрессии…
Горелов явно торопился — нужно было собираться в дорогу.
Греков опять остался один на один с «Казачьим полком в Бородинском сражении». Конечно, гореловский совет был разумен. Но он понимал, что картина требовала не исправлений, а коренной переделки. Художник продолжал поиски.
Лишь 20 ноября Греков сделал перерыв в работе. В этот день он навсегда связал свою судьбу с Антониной Леонидовной Малеевой, ставшей для него преданным другом и помощником. Молодожены поселились на Большой Монетной улице в том же доме, где жили родители жены. В четырехкомнатной квартире они заняли две комнаты. Одну из них отвели под спальню, а другую, побольше, — под мастерскую.
На Монетной художник продолжил работу над «Казачьим полком». Далеко не сразу ему открылась причина неудачи. Увлеченный панорамным искусством с его тяготением к изображению крупных войсковых масс, он как-то упустил из виду, что в картине должен быть герой.
Облик его и место в общей композиции нашлись одновременно. Казак мчится на буланом коне сбоку и несколько впереди общей массы всадников, поперек глубоких борозд, оставленных в мягком грунте снявшейся с позиций французской батареей. Близкий разрыв снаряда вздыбил испуганного скакуна и смертельно ранил казака. Выпустив из рук поводья, он безжизненно склонился в седле.
Уже после этой дописки, следуя совету Горелова, разбросал по жнивью и конским крупам багровые отсветы.
Преображенная картина очень понравилась соседу по лестничной площадке, полковнику Кирасирского полка Александру Николаевичу Коленкину, ставшему большим почитателем таланта Грекова после конкурсной выставки в Академии художеств, где он увидел «Волов в плугу». Стоя перед «Казачьим полком в Бородинском сражении», Коленкин восхищался:
— Вы превзошли самого Мейсонье, этого признанного короля баталистов. Его картины, безусловно, блестящи по технике, но они холодны и рассудочны! У вас же, па-оборот, властвует порыв, во всем ощущается стихия боя!
Коленкину очень хотелось заполучить понравившуюся картину, но Греков оставил ее у себя — уже слишком тяжело она ему далась. Тогда-то Коленкиным были произнесены слова, заставившие сердце художника учащенно забиться:
— В таком случае я вам делаю заказ. Напишите для Кирасирского полка точно такую же «баталию» и с таким же настроением. Если картина удастся, то все гвардейские полки будут у ваших ног!
Подкрепленный опытом работы над картиной «Казачий полк в Бородинском сражении», Греков приступил к своей второй «баталии». Однако как он ни торопился, но завершить «Атаку кирасир» не успел — его призвали на военную службу. Предстояла поездка на Дон, в 44-ю казачью сотню, к которой художник был приписан.
Отчаянью Грекова не было предела — все планы его рушились. Стараясь не смотреть на огромный холст, перегородивший мастерскую, он с ожесточением говорил Коленкину, пришедшему взглянуть на «Кирасир»:
— Нужно кончать картину, а вместо этого приходится все бросать на полпути!.. Даже не знаю, вернусь ли к ней когда-нибудь. Ведь для живописца день, проведенный без работы красками, шаг назад в своем творчестве, год вне искусства равносилен самоубийству!..
Жестокий удар судьбы смягчил Коленкин. По его ходатайству художника зачислили вольноопределяющимся в Атаманский полк, стоявший в Петербурге на Обводном канале. Пришлось Грекову облачиться в голубой традиционный для казаков-атаманцев мундир. Унылой чередой потянулись дни, заполненные бессмысленной шагистикой, зубрежкой воинских уставов, утомительной джигитовкой.
Лишь через два месяца после зачисления в полк ему позволили взять в руки кисти и продолжить работу над «Кирасирами».
1912 год оказался для Грекова на редкость удачным. Новая заказная «баталия» — «Атака французской батареи гвардейской пехотой при Бородино 26 августа 1812 года» — пришлась ко двору в Павловском полку. Ее поместили на видном месте в офицерском собрании. Успешным было его участие и на весенней выставке. Помимо «Атаки кирасир», художник показал две ученические работы: «На Выборгской стороне» и «Дворик. Весенний мотив». Оба пейзажа жюри отобрало для показа на международной выставке в Мюнхене, являвшемся в те годы крупнейшим художественным центром Европы. Судьба этих картин сложилась счастливо. Пейзаж «На Выборгской стороне» остался в Мюнхене, купленный местным музеем, а другой приобрела Лондонская картинная галерея.
Апрель преподнес художнику еще один приятный сюрприз. Журнал «Нива» на обложке очередного номера воспроизвел его картину «Волы в плугу». В аннотации к ней говорилось:
«Медленно тянутся по пыльной дороге в знойный летний полдень волы. Идут они шаг за шагом, в меланхолическом раздумье, напрягая крутые шеи под тяжелым ярмом. И нет конца их томительному пути, а солнце посылает им свои жестокие лучи, и из-под тяжелых шагов взметается пыль и мутит им дыхание. Художник М. Греков ярко изобразил это тяжкое шествие «воловьего труда», в котором так много покорности и молчаливого сострадания».
Рецензент несколько напутал: волы двигались не по дороге, а по прошлогодней стерне. Однако Греков простил ему эту маленькую неточность, ведь краткая заметка в «Ниве» была первым печатным отзывом о его творчестве.
В тот же день он отправил помер «Нивы» со своими «Волами» на Березовую — отцу. Борис Иванович Греков тяжело болел. Хотелось порадовать его успехом, показать, что сын выбивается в люди, обретает признание.
НАКАНУНЕ ВЕЛИКИХ ИСПЫТАНИИ
годы, предшествовавшие первой мировой войне, русская живопись переживала пору идейного брожения. Возникало множество течений, обществ и группировок с вызывающе-броскими названиями: «Бубновый валет», «Ослиный хвост», «Голубая роза». Смена тенденций, моды происходит настолько быстро, что искусство не успевает что-то оставить, что-то отсеять, что-то переосмыслить. На бесчисленных «левых» выставках появляются картины с нарочито искаженной перспективой, пропорциями, с беспредельно яркими, словно бы «кричащими», красками. В творениях молодых художников было много надуманного, призванного всего лишь ошеломить публику. Кое-кто из них наклеивал на свои холсты свежеиспеченные булки и калачи. И в то же время нельзя не признать, что искания увлекали живопись вперед.
Пестрота художественной жизни, пожалуй, ярче всего проявилась в дни II Всероссийского съезда художников, проходившего в январе 1912 года в Петербурге. Выступления делегатов, представлявших все наиболее крупные объединения и союзы, невольно вызвали в памяти басню Крылова «Лебедь, рак и щука». Всяк тянул воз в свою сторону. Кандинский с трибуны съезда обратился с горячей проповедью абстракционизма, представитель ультралевого объединения «Ослиный хвост», обличая Врубеля в консерватизме, ратовал за смелый творческий поиск в области чистой формы, мирискусник Александр Бенуа превозносил неоклассицизм.
В этом разноголосом хоре выступление Репина, призывавшего к творческому горению, воспринималось как откровение.
— Я счастлив, — говорил Илья Ефимович, — что могу сказать несколько слов о дорогом нам предмете в таком блестящем обществе и в таком большом количестве собравшихся здесь сотоварищей… Кто-то говорил, что слово «искусство» происходит от слова «искус», то есть в переводе — «как можно лучше». Отсюда видно, что все дело в труде!..
Греков, находившийся в эти дни на военной службе, не мог присутствовать на съезде. Но он внимательно следил по газетным отчетам за ходом съезда, читал в прессе выступления делегатов. Слова Репина о труде, призыв великого художника беззаветно служить искусству нашли живой отклик в его душе. Ведь и для самого Грекова труд и живопись были неразделимы.
В конце 1912 года художник наконец-то покидает Атаманский полк и возвращается к творческой жизни. Год, проведенный в казачьих казармах, не прошел для него даром. Каждый день он старался провести с пользой — работал над композициями, делал эскизы, рисовал «от себя» и виденное много раз, стараясь передать трепет жизни.