Захваченный работой, художник лишь изредка выбирался из дома. Порой зимним вечером отправлялся вместе с женой в оперетту, благо не нужно было далеко ехать — театр оперетты находился на Петербургской стороне. Посещал выставки.
На одном из вернисажей он повстречался с Давидом Бурлюком. Тот выскочил из толпы, огромный и шумный, ослепляя блеском своего «золотого» жилета.
— Слышал, ты заделался баталистом? — обнимая сотоварища по Одесской рисовальной школе, басил он. — Поверь мне, все это ерунда!
— Что ерунда?
— Не бойся, я не тебя браню, а батальную живопись вообще. Никому она не нужна. Все это мусор!
— И Верещагин? II Суриков?
— Суриков? — скроил презрительную физиономию Бурлюк. — «Переход Суворова через Альпы»?.. Вот уж картина, начисто лишенная правды, недаром ее купил сам царь. Иди-ка ты лучше к нам, в футуристы! — И Бурлюк начал энергично и сумбурно излагать программу футуризма. Греков только сокрушенно вздыхал и отмалчивался.
Вечером, перебирая в памяти перипетии этого разговора, он, тяжело вздохнув, сказал жене:
— А ведь какой из Бурдюка мог выйти живописец! В Золотой Балке он написал дивный «Яблоневый сад». До сих пор не могу забыть ощущения прозрачности и свежести, которым дышала картина.
За 1913 год и зиму 1914-го, работая с огромной самоотдачей, Греков завершил еще три батальные картины: «Атака лейб-гвардейского Кирасирского Ея величества полка на французскую батарею под Кульмом. 18 августа 1813 года», «Атака шведов ярославскими драгунами» и «Атака лейб-гвардейского Гренадерского полка на турецкие позиции под Горным Дубняком».
Будучи весной 1914 года на Березовой, он показал брату Николаю снимки своих последних батальных полотен.
— Совсем как в «Ниве», — неуклюже похвалил тот.
Художник насупился. Он и сам видел, что в его картинах много от старой батальной живописи. Примирительно буркнул:
— Заказчики желали видеть марширующие колонны и стремительные атаки. Однако кое-что мне удалось. Посмотри-ка на эти, — придвинул снимки «Кирасир» и «Атака шведов ярославскими драгунами»? — В них есть жизнь, характеры, настроение!..
Долгие годы судьба ранних «баталий» Грекова оставалась неизвестной. Более того, считалось, что после окончания Академии художеств он мало работал, медленно нащупывая свой путь. Велико же было удивление исследователей-искусствоведов, когда вдруг обнаружились эти большие полотна, выполненные твердой рукой мастера.
Ныне все шесть «баталий» находятся в Ленинграде в Артиллерийском историческом музее, куда они поступили в первый год революции из офицерских собраний гвардейских полков. Здесь, в Кронверке, в суровом здании с саженной толщины стенами и грозными бойницами — форт строился в дни Крымской войны для отражения курсировавшей в Балтийское море английской эскадры, — сохраняются многие реликвии русской боевой славы. Почетное место среди экспонатов музея занимают работы Грекова.
«ПОРТРЕТ» ВРЕМЕНИ
етом 1914 года человечество оказалось втянутым в грандиозные боевые операции первой мировой войны. Известие о войне застало Грекова в Ессентуках, где он гостил у родителей жены. Немедля он отправился в Березовую. На хуторе его уже ожидало предписание: явиться с конем, оружием и снаряжением в правление станицы Милютинской.
Через месяц после начала боевых действий 19-я особая казачья сотня, в которую был зачислен писарем младший урядник Греков, отправилась на фронт. Неподалеку от Могилева сотня выгрузилась из эшелона и походной колонной двинулась к месту свой дислокации — белорусской деревушке Ильковичи.
Вскоре над неказистыми хатами с почернелыми кровлями поднялись высокие шесты с веночками из соломы и длинными кистями, число которых указывало на количество расквартировавшихся всадников. Над домом, где жил художник, на ветру полоскались четыре кисти.
19-я казачья сотня занималась фельдъегерской службой, другими словами, доставляла военную почту на позиции.
«…Вот она какая, война! — бывая на позициях, думал художник, внимательно приглядываясь к окопной жизни. — Столько о ней написано картин, сколько говорено в Академии художеств с Рубо, а она совсем другая. Ни на что не похожая. Страшная».
Все самое характерное, бьющее в глаза: линии вражеских укреплений, ряды колючей проволоки, изломанные колена русских траншей, блиндажи, орудия — торопливо заносил он карандашом и акварелью в походные тетради и альбомы.
— Для чего рисуешь? — Казаки обступали его, интересовались.
— Так. Для памяти, — отделывался он односложными ответами.
Правду раскрыл лишь Антонине Леонидовне, когда она в конце декабря 1914 года вместе с несколькими бедовыми казачками нагрянула в Ильковичи. Показывая ей свои работы, признался:
— Все это заготовки для будущей картины. Вот сделаю еще десяток-другой этюдов и возьмусь за нее. Картину надо писать свободно, будучи совершенно раскрепощенным, как бы наизусть!
— И сюжет уже есть?
— Сюжетов предостаточно. За это время чего я только не видел: и смерти, и сожженные селения. Повсюду столько разрушений и уничтожений, что сердце сжимается. Война — это величайшее зло!
При этих словах Антонина Леонидовна испуганно оглянулась — не прислушивается ли кто к их беседе. Однако казаки на лавках спали как убитые. Лишь длинный язык пламени над восковой свечой слабо колыхнулся.
— Не бойся. Сейчас на фронте многие так рассуждают. И офицеры и солдаты в своем большинстве сознают бессмысленность этой бойни. В немецкой армии тоже сильны антивоенные настроения, и тем не менее, — вздохнул он безнадежно, — война продолжается и конца ее не видно. Невольно возникает вопрос: кому она нужна? Неужто человечество не способно освободиться от этого зла?..
В Ильковичах Греков не успел приступить к задуманной картине. В первых числах января 1915 года его откомандировали в Атаманский полк, находившийся на переформировании в Петрограде, как с начала войны стала именоваться столица Российской империи.
Почти целый месяц художник добирался до нового места назначения. Эшелон, в котором он ехал, больше стоял на полустанках, чем двигался. На железных дорогах царила неразбериха. Все пути были забиты воинскими составами с пополнением, вагонами со снарядами, в которых остро нуждался фронт.
Было отчего задуматься.
Петроград поразил Грекова. Город мало напоминал столицу воюющей державы. По Невскому, совсем как в мирное время, пролетали щегольские экипажи. Из ресторанов неслась веселая музыка. По тротуарам фланировала нарядная публика. В глаза бросались многочисленные афиши, извещавшие о премьерах и вернисажах.
— Объясни, что происходит? — допытывался он у снисходительно улыбавшегося Горелова.
— Нынешний девиз властей — все как в мирное время. Россия должна показать миру, что она имеет достаточно сил, чтобы воевать и одновременно развивать экономику и искусство. Посему художественная жизнь в городе кипит. Устраиваются всевозможные выставки. Правда, в основном экспонируются старые работы. Новых немного. Да и кому их писать, если почти все художники на фронте!
Следующий визит был к Бродскому. Когда прошло волнение первых минут встречи, Исаак потребовал показать ему фронтовые работы.
— «С разведки», «Тревога», «Через Пилицу», — называл Греков, раскладывая этюды.
Их «бытовой» характер сразу же отметил Бродский.
Заметив набежавшую на лицо друга тень, произнес примирительно:
— Впрочем, возможно, ты прав, что и теперь гнешь свою линию. В искусстве только тот достигает цели, кто, не сворачивая в сторону, следует своим путем.
Петроградцы не скоро увидели грековские «тихие баталии». Лишь в 1916 году они появились на Выставке общества русских акварелистов. Художник на ней не присутствовал. В конце февраля 1915 года он отбыл вместе с Атаманским полком на позиции.