Озолинь уехал, а художники, очарованные им, еще долго обсуждали детали разговора.
— Какой умница! — восторгался Горелов.
— А какой скромный! — вторил ему Греков. — Ты обратил внимание, ни разу не выпятил себя, а все говорил о бойцах. А ведь под Батайском Озолинь возглавил атаку бригады и был тяжело ранен. Однако нашел в себе силы, чтобы переправиться на льдине через Дон… Знаешь, я, пожалуй, возьмусь за картину «Тяжелая атака под Батайском». А ты, — положил руку на плечо друга, — сделай для меня портрет Озолиня. С него я напишу комиссара во главе атакующей лавы!..
Не сразу Озолинь дал согласие позировать. Он был очень занят: шло оснащение Красной Армии новыми средствами связи — радио. И ему часто приходилось выезжать в воинские части, на заводы. Договорились, что Горелов будет писать портрет в мастерской у Грекова. В самом радужном настроении рано утром Горелов явился к другу. Но Озолинь не приехал. И на следующий день он подвел. Горелов нервничал, хмурился.
— Озолинь — государственный человек! — успокаивал его Греков. — Он не принадлежит себе… Однако и тебе я сочувствую. Обидно, когда проходит рабочий запал… Знаешь что, напиши-ка ты мой портрет Тоне на память!..
Он надел прорезиненный плащ, в каком обыкновенно отправлялся на охоту, высокие болотные сапоги, опоясался патронташем, в руки взял двухстволку. Пока Горелов и Антонина Леонидовна натягивали на стене фон — белую простыню, достал откуда-то несколько тюбиков. С улыбкой протянул их Горелову.
— Для своего портрета не пожалею самых лучших заграничных красок!.
Работал Горелов быстро — сказывался тридцатилетний стаж. Ужо к концу сеанса портрет почти был готов.
— Вот что значит хорошо изученная натура! — убирая кисти, удовлетворенно констатировал он.
Не без тревоги глянул Греков на свое изображение и огорченно вздохнул. Не пощадила его кисть Горелова: у человека в охотничьем костюме во всей фигуре чувствовалась непреходящая усталость, лицо осунувшееся, под глазами набухли нездоровые мешки, лоб прорезали резкие морщины. Только взгляд хорош — пристально-внимательный…
— Веласкес, да и только! — тяжело вздохнув, сказал Греков, намекая на то, что великий испанский живописец тоже никогда не льстил своим моделям.
Портрет, сделанный Гореловым, оказался последним прижизненным изображением «мастера батального слова». Оброненная Грековым с шутливой усмешкой фраза «Сделай портрет Тоне на память» была пророческой…
ПЕРЕД ОТЪЕЗДОМ
ного раз в военно-историческом отделе Наркомата обороны, взявшем на себя субсидирование панорамы «Штурм Перекопа», назначали срок отъезда художников в Крым на этюды и по непонятным причинам отменяли его. А время не ждало!
Наконец Совнарком РСФСР принял постановление, предписывавшее завершить панораму к пятнадцатой годовщине со дня победы над Врангелем, то есть к ноябрю 1935 года. Официально был принят проект Грекова, предусматривающий создание комплексной панорамы. Его утвердили главным руководителем.
По своим размерам — сто пятьдесят метров в длину и двадцать в высоту — панорама «Штурм Перекопа» превосходила картины Рубо. Она была сложнее и по своей композиции.
Неудивительно, что подготовка к ее созданию велась очень серьезно.
Прежде всего начался скрупулезный сбор исторического материала. Газета «Красная звезда» опубликовала на своих страницах обращение ко всем ветеранам боев на крымской земле с просьбой поделиться своими воспоминаниями. В редакцию хлынул поток писем.
В те же дни для художников, отъезжающих в Крым, в Академии имени Фрунзе был организован специальный семинар, где лекции читались самыми маститыми профессорами и видными военачальниками.
Первым на трибуну поднялся Семей Михайлович Буденный. В Красной Армии он занимал видный пост. Был главным инспектором кавалерии. Но все же выделил время, чтобы побеседовать с художниками.
— Когда в Северной Таврии, — рассказывал он, — Врангель стал теснить наши войска, командование перебросило Первую Конную с Западного фронта на Южный — нужно было до наступления зимы ликвидировать «крымскую занозу». В конце октября 1920 года Первая Конная переправилась через Днепр у Каховки и вышла в район озера Молочное. Штаб армии и Первый кавполк расположились в селе Отрада. Неожиданно днем раздались близкие орудийные выстрелы. Оказывается, противник подходил к Отраде и его передовые части уже ворвались на улицы села. Началась сеча. Звякали клинки, сухо щелкали револьверные выстрелы… Словом, 2 ноября главные силы белых пробились в Крым…
Сменивший Буденного профессор Карбышев обозначил мелком на аспидной доске контуры Крымского полуострова с пересекающим Перекопский перешеек Турецким валом, Литовский полуостров, расположенный правее Чонгарский мост. С трудом поспевая за его быстрой рукой, художники переносили в свои тетради схему…
Из академии Греков поспешил на Кузнецкий мост, где в залах «Всекохудожника» должна была развернуться его персональная выставка. Здесь его ожидало очередное объяснение.
— Поскольку юбилей Первой Конной — мероприятие общесоюзного значения, — объявили ему, — то неудобно, чтобы были выставлены только ваши картины. Поэтому экспозицию решено дополнить работами еще нескольких мастеров.
Болезненное честолюбие никогда не было свойственно Грекову. Он немедленно дал согласие на это.
Началась перевеска картин. К грековским полотнам добавлялись известные картины на историко-революционную тему. К произведениям станковой живописи присоединили скульптурные работы. В углах залов встали мраморные бюсты — портреты конармейцев.
Уже в ходе перевески у ретивых администраторов возникло мнение, будто некоторые грековские полотна «устарели». Случайно оказавшийся в залах «Всекохудожника» секретарь из бюро панорамных бригад пресек самоуправство.
— На одной выставке, — начал он как бы между прочим, — тоже испробовали снять картины Грекова, и тогда за него вступилась одна влиятельная дама.
— Кто такая? — последовал недоуменный вопрос.
— Красная Армия.
Ответственные товарищи из «Всекохудожника» сочли за благо не спорить с этой «дамой». Картины остались на своих местах. На вернисаже Греков держал импровизированную речь. Не привыкший к публичным выступлениям, он говорил, запинаясь и комкая слова:
— В течение четырнадцати лет я работаю над темой Первой Конной. Около половины моих произведений сделано за это время. Теперь я ставлю себе задачей перенести эту тему из форм камерного искусства в форму, которая подойдет ближе к рабочей среде, — к величественному искусству панорамы… Товарищи, когда дул из Наркомпроса, до появления там товарища Бубнова, жестокий левацкий тайфун, разрушая художественную школу, уродуя нашу талантливую молодежь, кто укреплял «школу трех Р?»
Тут художник сбился с мысли, и получилось так, будто заслуга в этом принадлежит исключительно Первой Конной…
Все присутствующие сдержанно заулыбались, зааплодировали подчеркнуто горячо. Следом за посмеивающимся Ворошиловым публика хлынула в зал.
— Ты хорошо говорил, — успокоительно шепнула разволновавшемуся мужу Антонина Леонидовна. И добавила с торжествующей улыбкой при виде знакомых полотен: — А выставка-то все равно персональная. Из сорока шести работ тридцать девять твои!
Супругов подозвал Ворошилов. Громко, на весь зал похвалил картину «На Кубань!»:
— Хороши кони, совсем как живые!.. На своем пути я встретил только двух настоящих конников: Семена Буденного, лучше которого, наверно, никто не знал и не любил коня, и Митрофана Грекова, вернее которого никто пока не изображал.
Хвалебные слова наркома подхватила пресса, раньше не баловавшая художника своим вниманием. Газета «Советское искусство», самая влиятельная в мире живописи, писала: «Лавина всадников, несущихся в атаку, ободранные полушубки, мохнатые шапки, бурки, загорелые разгоряченные лица, взрывы снарядов, боевые крики и команды, холод и нестерпимый зной, развевающиеся красные знамена, несокрушимая сила и беспредельная энергия людей — это Первая Конная, ее бои и победы, ее герои и руководители, правдиво отображенные на картинах, портретах и эскизах на выставке 15-летия Конармии… Центральное место на выставке занимают картины художника Грекова…»