Все, конечно, знают, что это такое? — обвел вопрошающим взглядом лица учеников. — Эскиз — предварительный набросок картины… В программу эскизы не входят. Но без опыта работы над ними нечего мечтать об Академии художеств!
Об Академии художеств мечтали все. Началась лихорадочная работа над эскизами. Прекрасные эскизы делали Исаак Бродский, Степан Колесников, Давид Бурлюк. Но всех их затмевал Греков, выделявшийся своим композиционным даром. Поражала его неисчерпаемая фантазия в выборе сюжетов, оригинальность и совершенство компоновки, быстрота, с какой создавались эскизы. Показывая Ладыженскому очередную композицию своего ученика, Костанди сиял.
— Это уже не робкая поделка, а создание зрелое, со своим почерком. Я считаю, что эскиз должен быть выставлен как образец. Здесь есть чему поучиться!
За успехи в работе над эскизами в начале 1902 года Грекову была присуждена стипендия имени Судковского как «наиболее одаренному и нуждающемуся ученику живописного отделения».
Радость от этого события была омрачена неудачами со «штудиями» — классными работами обнаженной натуры.
Костанди пригласил его к себе домой, на Пересыпь, для серьезного разговора.
— Не понимаю, что с вами происходит? — удрученно разводил он руками, разглядывая принесенный юношей этюд. — Шли так хорошо — и пате!.. Я же прекрасно помню ваши натюрморты, серьезные, выразительные. А это что? — кивнул он на холст. — Какие-то безжизненные, анемичные существа!.. Я уже вам говорил, что живопись обнаженной натуры ничем не отличается от живописи натюрморта, и тут и там действуют одни и те же законы… Нельзя писать человеческое тело какой-то особой, «теплой» краской… Вот взгляните!
Костанди резко сдернул ткань, покрывавшую большое полотно на мольберте. Открылась чудесная картина, изображавшая монастырь. На куполах церквей, на зубцах стены лежали мягкие краски опускающегося солнца, в воздухе реяла сиреневая предвечерняя дымка. Умиротворенность, разлитая в природе, еще более подчеркивала напряженность позы молодого послушника на лавочке у ворот обители… Он застыл, трагически обхватив голову руками, отвернувшись от кустов буйно цветущей сирени.
Нетрудно было догадаться, что это та самая «Цветущая сирень», о которой среди учеников велось столько разговоров.
— Видите, как написаны у послушника руки и лицо? — вернул молодого художника к действительности требовательный голос. — Не одной краской. Старайтесь еще больше понять, увидеть, что происходит с цветом на свету и в тени.
Глянув на понурившегося ученика, Костанди ободряюще заключил:
— Нечего голову вешать… Флавицкий, вернувшись из командировки в Италию, привез написанную там картину «Христианские мученики в Колизее». Стасов не оставил от нее камня на камне. А через год с небольшим тот же Флавицкий создал свой шедевр — «Княжну Тараканову»… Так что неудачи бывают у всех. А за неудачей придет и удача…
В июне 1902 года в Одесском училище — к этому времени школа была реорганизована в училище — состоялся очередной выпуск учеников. Как это ни странно, но среди экзаменующихся Грекова не было. Некоторый свет на действия Костанди, взявшего судьбу ученика в свои руки, проливает краткая фраза в грековской автобиографии: «…но живопись тела отставала».
Чтобы побыстрее ликвидировать это досадное отставанне, Костанди отправил своего питомца в Крым на этюды. Обосновывая свое решение, он говорил ему в порту при прощании:
— Работа на ярком крымском солнышке целительна для всякого художника. В Крыму такое обилие рефлексов — отсветов от зелени, камней, самого неба, что невольно проникаешься мыслью — природа не терпит одноцветности!
В то лето Греков писал как никогда много. Из Крыма вместе с Бродским и Колесниковым он поехал на Херсонщину, в имение Золотая Балка. Остаток каникул работал в Березовой.
Рассматривал его летние этюды, Костанди удовлетворенно отмечал:
— Хорошо потрудились!.. Вот теперь вы на правильном пути!
7 июня 1903 года на торжественном акте Грекову был вручен аттестат об окончании училища и сверх того выдана рекомендация, позволявшая без экзаменов поступить в Высшее художественное училище в Петербурге при Академии художеств.
Итак, окончился первый этап его ученичества. Начинался другой, еще более сложный и ответственный.
ПОД СЕНЬЮ ДОРИЧЕСКИХ КОЛОНН
сенью 1903 года Греков приехал в Петербург.
С высокого империала конки, медленно двигавшейся по нарядному и оживленному Невскому проспекту, он жадно рассматривал город. По обе стороны широкой улицы тянулись здания с обильной лепниной и зеркальными витринами. Проносились щегольские коляски, пролетки. На тротуарах густо двигались люди. Чиновники. Офицеры. Лицеисты в треуголках и при шпагах. При виде величественной колоннады Казанского собора спазма волнения сдавила ему горло, на глаза навернулись слезы восторга…
Возле Дворцовой площади юноша покинул удобный империал. Конка покатилась дальше, а он поспешил к Неве. На другом берегу ее, охраняемое сфинксами, высилось здание, хорошо знакомое ему по фотографиям, о котором столько говорилось и мечталось в Одессе. То была Академия художеств.
Здание академии, воздвигнутое в середине XVIII века зодчими Кокориновыми и Деламотом, мыслилось его создателями как храм искусства, где все должно напоминать о великих творениях прошлого. Сводчатый вестибюль со строгими дорическими колоннами воскрешал эпоху античности; богато украшенный скульптурами и изящными балюстрадами верхний вестибюль, копирующий римский дворик, — искусство древней Италии; залы с копиями фресок великих мастеров — эпоху Возрождения. Даже круглый академический двор таил намек — его диаметр равнялся диаметру купола собора св. Петра в Риме, вызванного к жизни гением Микеланджело и Браманте.
Не без душевной робости молодой художник отворил тяжелую дубовую дверь и вступил в гулкий вестибюль — ротонду. В глубине помещения виднелись торжественные беломраморные лестницы. Сердце дрогнуло при мыс ли, что по ним поднимались самые блистательные таланты русского искусства: великий Карл Брюллов, прогремевший на всю Европу своей картиной «Последний день Помпеи», создатель знаменитой колоннады Казанского собора Воронихин, расписавший своды Исаакия Басин…
В канцелярии юноше объяснили, что он лишь формально считается учеником Высшего художественного училища. На самом же деле зачисление состоится позднее, в декабре, после просмотра контрольных работ по рисунку, живописи и композиции. Ученики, полнившие первые разряды по этим дисциплинам, будут переведены в мастерские профессоров руководителей, а остальные продолжат занятия в головном классе, пока не наберут необходимой суммы баллов.
Из училища Греков поспешил на Малый проспект, где жили многие «одесситы». Бродского он нашел в небольшой комнатке, оклеенной светлыми обоями в мелкий цветочек. Все ее убранство составляли простой платяной шкаф, стол, две железные кровати.
— Это твоя, — указал Исаак на кровать подле окна и тоном, не терпящим возражений, продолжал: — Будем жить вместе. Так и удобнее и дешевле. А то, что комната под самой крышей, так это даже хорошо — больше света, работаешь почти как на пленэре…
Греков потянулся к мольберту, на котором стоял крохотный холстик. Пейзаж изображал парк со старыми липами. На глянцевитой поверхности лужи плавали желтые листья.
— Хороший этюд, — похвалил он.
— Это не этюд, а картина. Теперь большие полотна никому не нужны. «Московский дворик» Поленова и «Зеленый шум» Рылова — вещи совсем небольшие, а сколько в них нового!
Рассуждал Бродский о живописи вольно, имена знаменитых художников произносил запросто, будто сталкивался с ними каждый день. Впрочем, так оно и было. За последний год Исаак сделал большие успехи. Головной класс он буквально «пролетел». Получив первые разряды по всем трем дисциплинам, был принят в репинскую мастерскую. Стал бывать в доме у Ильи Ефимовича.
— Ты должен поскорее отрешиться от своих прежних провинциальных взглядов на искусство, — наставлял он друга. — В Петербурге есть чему поучиться. Это тебе не Одесса. Тут столько выставок, что глаза разбегаются: и академические, и передвижные, и Общество акварелистов, и «Мир искусства»…