Неудивительно, что, появившись в мастерской, Репин уже не присаживался, как в прежние годы, вместе с учениками писать натуру. Усталой походкой он продвигался вдоль строя мольбертов, заученно повторяя:
— Смотрите дольше, пишите проще!
Если же находил ошибку в работе, то, как правило, говорил:
— Больше рисуйте. Нужно проесть зубы на рисунке!
Нет, не о таких занятиях мечтал Греков. Он хотел видеть мастерскую похожей на те, что существовали в Италии в эпоху Возрождения, когда опытные и молодые художники работали под одной крышей и из рук в руки мастер передавал ученику великое искусство.
Репин несколько воодушевлялся, когда занятия подходили к концу и все ученики собирались в «чайной» — небольшой комнате при мастерской, где стоял длинный дощатый стол с самоваром. За стаканом чаю Илья Ефимович начинал рассуждать о художниках, живописи.
— Искусство — великая вещь! — растревожено вздыхал он. — Я его люблю больше добродетели, больше, чем близких, чем друзей, больше, чем всякое счастье и радости жизни. Где бы я ни был, чем бы ни развлекался, кем бы ни восхищался, оно всегда и везде в моей голове, в моем сердце. Лучшие часы моей жизни — это те часы, которые я посвящаю ему!..
Эти недолгие беседы невероятно воодушевляли, Хотелось работать и работать, чтобы услышать из его уст слова одобрения. Репин знал об этом и не скупился на похвалы.
В репинской мастерской к Грекову пришел первый настоящий успех. На очередном конкурсе эскизов его картина «Охота на лисицу» произвела фурор..
— Какая совершенная, динамичная композиция! — восхищались члены жюри.
Поправившуюся работу отметили первой премией и наградой в сто рублей. В один день Греков сделался знаменит. Немногие ученики Академии художеств, даже самые талантливые, получали такую награду!
Должно быть, под влиянием этого успеха Горелов предложил ему принять участие в крупной заказной работе для Народного дома в Петербурге.
— Речь идет о диораме, — объяснял он. — Предложение заманчивое. Представляется возможность попробовать свои силы в интересном виде живописи…
— Я знаком с панорамным искусством, — отвечал Греков. — В «Ниве» я видел снимок с диорамы «Голгофа» польского художника Яна Стыки. Черно-белое изображение, правда, не позволяло судить о живописи, но даже в таком виде диорама поражает мощью массовых сцен.
— Заказанная диорама тоже на библейский сюжет, — обрадованно продолжал Горелов, видя, что имеет дело с человеком, которому ясна суть предстоящей задачи. — Мотив известнейший — поклонение волхвов. На эту тему создано великое множество картин самыми блестящими талантами…
Сравнительно быстро художники нашли композиционное решение диорамы.
Руководство Народного дома одобрило предварительный эскиз.
Затем началась работа над эскизами в натуральную величину. Затруднения возникли при переводе рисунка на загрунтованный холст. С подобной задачей Грекову никогда не приходилось сталкиваться.
— Дело это несложное, — успокоил его Горелов. Вооружившись гвоздем, он просверлил отверстия на эскизе по контору фигур. После этого приложил картон к свежезагрунтованному холсту и начал легонько постукивать по нему мешочком с мелко дробленным древесным углем. Угольная пыль набилась в отверстия, и на холсте четко обозначился рисунок.
У Грекова, внимательно следившего за его действиями, вырвался восхищенный возглас:
— Откуда у тебя это умение?
— Позаимствовал у богомазов. Так в иконописных мастерских переводят рисунок с оригинала на новую доску, покрытую свежим грунтом — левкасом…
При работе над диорамой Греков сильно простудился — сказалось длительное пребывание в промозглом помещении, на пронизывающем до костей сквозняке. Последние мазки он клал как в тумане. Голова горела. Тело ломило от внутреннего жара. Началось воспаление легких…
Измученный болезнью, Греков вдруг почувствовал, как истосковался по родному целебному воздуху степей. Уехать, уехать домой| Дома, говорят, и стены помогают.
Ранней весной 1907 года, исхудалый и бледный, он появился в кабинете Беклемишева. Тот не спеша повернул к просителю свое красивое одухотворенное лицо, которое так любили рисовать художники. Ренин писал с него Христа для картины «Иди за мной, сатано». Молча пробежал глазами поданную бумагу:
«Чувствуя себя крайне нездорово, покорнейше прошу выдать мне отпускной билет, дабы я мог немедленно поехать на Дон».
Холодно поинтересовался, как смотрит Репин на отъезд своего ученика.
Илья Ефимович, естественно, не возражал. На полях прошения своим быстрым, неразборчивым почерком он сделал краткую приписку: «Ничего не имею против отпуска… Профессор И. Репин».
4 апреля 1907 года в канцелярии училища Греков получил отпускной билет. А на следующий день он уже ехал в поезде на юг. За окном вагона тянулись унылые «заснеженные равнины, зимние безжизненные леса.
НА ПЕРЕПУТЬЕ
атерый волк долго уходил от погони… Наконец силы оставили зверя. На вершине бугра усталый волк осел на задние лапы, злобно оскалился на окруживших его борзых. Подскакавший охотник бросился на него. Ловко заложил рукоять арапника между челюстями и ременной плетью стянул пасть.
Показались другие охотники. Медленно спешились. Волк пойман. Он их больше не интересовал. Отвернувшись от связанного зверя, словно впитывая в себя красоту осеннего дня, один стал сворачивать цигарку, другой опустился в сухую траву. Подле его ног тотчас сбились тяжело дышащие собаки. Лишь белая с рыжими подпалинами борзая подошла к поверженному врагу…
Греков решил изобразить финал охоты.
Несколько дней художник не выходил из мастерской. Положив последний мазок, надолго застыл перед картиной, переживая радость творческой удачи. И кони и охотники были как живые. Удался и пейзаж. Работа, несомненно, понравится Репину.
К сожалению, показать картину Илье Ефимовичу не удалось.
Заканчивая «Охотников», Греков задержался на хуторе. Когда же появился в мастерской, его ошеломила новость: Репин ушел из Академии художеств!
Уже несколько раз он порывался оставить преподавание — должность руководителя тяготила его. Последний конфликт лишь ускорил неминуемое. Повод возник неожиданно: раздосадованный слабыми, невыразительными работами молодых художников, Илья Ефимович упрекнул их в нежелании трудиться.
— А где нам писать картины, — с вызовом отпарировал его замечание один из учеников, — если в Академии художеств нет помещений, хотя профессора занимают огромные апартаменты?!
Самолюбивый и вспыльчивый Репин принял это заявление на свой счет: в академическом здании как профессор-руководитель он имел восьмикомнатную квартиру.
— Помещение для занятий композицией найдется. Через месяц-полтора очистится моя квартира. Там места порядочно! — быстро проговорил он и гневно хлопнул дверью.
На следующий день ректор Беклемишев получил от Репина записку, в которой он сообщал об освобождении своей квартиры и об уходе из академии. Перепуганные ученики бросились к Беклемишеву, слезно умоляли его упросить Илью Ефимовича вернуться.
— Гроза собиралась давно, — со вздохом отозвался Беклемишев. — И вот ударил гром!
Все же с депутацией учеников он отправился в Куоккалу. Здесь им сообщили, что 20 сентября Репин выехал в Москву.
Ученики бросились за ним следом. В Москве выяснилось, что Илья Ефимович уехал в Тулу и сейчас гостит у Льва Толстого. На покаянную телеграмму, отправленную в Ясную Поляну, пришел ответ: Илья Ефимович выехал на родину в Чугуев, а оттуда отправится в Крым. Тут даже самые большие оптимисты поняли, что Репин больше не вернется в Академию художеств.
Перед академическим начальством встала проблема: кем заменить Репина, кого поставить во главе мастерской? Сам Илья Ефимович в письме к президенту Академии художеств предлагал разбить учащихся на три группы и во главе их поставить Кардовского, Кустодиева и Малявина — своих самых лучших учеников, ставших уже признанными мастерами.