– Молодец солдат. Ты имеешь характер,– довольно сказал немец и тряхнул портсигаром, протягивая его Косте.– Ну?
Коста остался неподвижен. Немец, возвращаясь к исполнению службы, покачал головой и отбросил сигарету.
– Дудки! Бледзин! – вслух категорически сказал он, и всем стало очевидно, что именно этот необычный немец и есть начальник лагеря Догне-фиорд. – Никаких расстрелов! Пусть люди работают, то есть делают то, зачем их сюда привезли.
Капитан отвернулся от Косты и не спеша, человека за человеком, еще раз пристально оглядел рослый передний ряд.
Его глаза насмешливо прищурились, стали маленькими, веселыми, совсем не злыми.
– Отставить расстрел! – неожиданно чисто по-русски рявкнул он несомненный начальник лагеря, и махнул рукой Косте.– Ну, ты, обезьяна, марш в строй. Сегодня вас не будут расстреливать – впереди еще хватит времени…– И вдруг, точно клацнув какими-то сразу взведенными пружинами, сам стал навытяжку. Голос его разнесся по всему двору:
– Смирно, с-сукины дети! Н-ну? Я будут учить вас стоять смирно?! Так вот, запомните, бывшие русские солдаты, сегодняшний день и час – семнадцатого августа, десять минут девятого… – чеканя каждое слово, отрубил он и на секунду затянул паузу. – Я даровал вам жизнь… А вы за это будете честно работать и не забывать моего добра. Это сказал я, капитан Хазенфлоу, начальник концлагеря Догнефиорд, и мое слово редко расходится с делом… – Хазенфлоу перевел дух и стремительно отошел в сторону от дороги.
– Гауптман Туриньи! Отправьте их за проволоку… Уберите пулемет к черту! – уже по-немецки устало огрызнулся он на пулеметчиков и, ни на кого больше не глядя, пошел к дому, крытому пестрой черепицей.
Иван Корнев вздохнул глубоко и жадно – значит, жить. Сердце каждым толчком приподнимало знамя на его груди, распирало бушлат – жить, жить…
Зазвенев железными репьями, разъехались на обе стороны решетчатые створки ворот, и между двух рядов вооруженных людей, в густом частоколе штыков сбившейся вокруг них охраны пленные молча и не ломая рядов, точно хорошо сколоченная кадровая воинская часть, прошли за колючую проволоку.
7
Гауптман запаса Отто Рихард Хазенфлоу смеялся, крепко потирая руки. Смех его, очень самодовольный, раскатистый, мешал ему говорить. Уж кто-кто, а он всегда полагал, что знает психологию любого солдата, в том числе и русского, лучше всех в лагере.
– Я не мог… допустить этого эксперимента. Ибо я отвечаю, кроме всего, и за рабочую силу… Черт бы подрал… весь этот минометный фарш… отрыгнутый фронтом! – весело говорил он своему помощнику – офицеру итальянских колониальных войск Эдмонду Туриньи, молодому угрюмому человеку неопределенной национальности, месяц назад присланному на север Норвегии прямо из Африки и отрекомендовавшемуся бывшим французским подданным, корсиканцем. Положим, Хазенфлоу уже догадывается, почему этим, дурацким на его взгляд, мальчишеским увлечением страдает его прямой заместитель.
Мягко говоря, Хазенфлоу не разделяет подобных увлечений. При чем Корсика, когда есть «райх», «третья империя»? И на дьявола вам мертвый Наполеон, если гораздо ближе имеется живой человек, более достойный подражания?
– Кстати, откуда вы взяли это «раздевайтесь», синьор капитане? – с явным любопытством спросил начальник лагеря.
Туриньи ответил не сразу, казалось очевидным, что вопрос ему неприятен.
– Так было принято поступать в лагерях Травай Фурсе со всеми партиями вновь прибывающих каторжан, и я считаю эту систему воспитания совершенной, – неохотно и хмуро сознался он.
Хазенфлоу опять расхохотался – до чего же юн, наивен, этот свалившийся на его голову макаронщик.
– Вы, капитан, участвовали в… Абиссинской экспедиции? – вдруг без особой логической связи уже спокойнее спросил Хазенфлоу, небрежно называя кровопролитную и дорого-стоившую Италии войну словом, явно преуменьшающим ее значение.
– Я много в чем участвовал… был и в Абиссинии,– все так же сумрачно и неохотно сознался колониальный капитан.
– А кого вы предпочитаете в качестве рабочей силы, – уже педантично спросил немец,– абиссинцев или русских?
– Рабочая сила – не моя область. А бил бы я их одинаково, раз они не кладут оружия… – минуту подумав, тяжело вздохнул Туриньи и замолчал еще на полминуты. – Да! Совершенно одинаково. Черные, белые, красные. Абиссинцы, испанцы, русские, чехи. Пуля слепа одинаково, раз они не кладут оружия… – минуту подумав, подтвердил он.
Хазенфлоу только коротко дернул щекой.
– Благодарю покорно, капитан Туриньи. По-вашему, все эти оборванцы всего лишь самодвижущиеся мишени и цена любого из них – это только казенная цена пули, так?