И тихие слезы медленно катились по его лицу.
Глава II
Около полудня Казя медленно направилась на половину Екатерины. После приступа она ощущала слабость и неприятный привкус во рту. У двери княжеской опочивальни она столкнулась с Екатерининой маленькой горничной из богатой крестьянской семьи, которая с широкой улыбкой на плоском темнокожем лице выскочила из комнаты.
– Я покликала ихнее императорское величество, – заверещала девушка на кошмарном русском просторечии, – а они как закричат на меня, уходи, мол, прочь, говорят, и не возвращайся никогда. Да вить эвто со сна, а так у них и в голове того нетути. Вот они встанут и давай опять улыбаться.
Казя вошла в опочивальню и раздвинула плотные на стеганой подкладке шторы.
С кровати донеслись шорохи, сонный зевок, тихий довольный вздох.
– Это вы, Прасковья?
– Н-н-нет. Э-т-то я. – Казя подула на замерзшее оконное стекло, оно подтаяло и открыло обзор ближних улиц. Над Невой лежал густой белый туман, а на дороге полозья саней прочертили борозды в свежем снегу.
– Так бы и спала весь день напролет, – Екатерина снова зевнула и потянулась под простынями. Внезапно она села и выглянула из-за кроватного балдахина.
– Я еще даже не спросила, как вы себя чувствуете? Зря вы поднялись с постели. – В ее голосе звучало неподдельное беспокойство.
– Все прошло. Приступ никогда не держится долго. – Казя ненавидела отлеживаться, свалить ее в постель могла лишь непреодолимая слабость.
– Ну как бал? – поинтересовалась она чисто из вежливости, ибо на самом деле бал ее ничуть не волновал.
– О, замечательно! Французы, видно, ничего не пожалели, чтобы произвести на нас выгодное впечатление. Сдается мне, бал влетел им в копеечку, – рассказывала, уже окончательно пробудившись ото сна, Екатерина. Казя открыла железную дверцу камина, в нем почти тут же взревел огонь, и два гончих щенка прибежали и, довольные, вытянулись в ярких бликах пламени.
– Императрица танцевала все танцы подряд, как всегда пристыдив нас своей энергией. Садитесь, Казя, на кровать, и я вам опишу бал во всех подробностях. Екатерина, весело посмеиваясь, откинулась на подушки, глаза ее даже в тени балдахина сияли, она – сразу заметила Казя – была переполнена сдерживаемым волнением. Говорила она быстро, сбивчиво, впечатления о бале, теснившиеся в ее голове, торопились вылиться наружу. Она говорила о новом после Франции, который показался ей человеком холодным и малосимпатичным. – Его глаза напомнили мне большую рыбу, которую я однажды видела в аквариуме, но рыбу умную и хитрую. О да, не заблуждайтесь, он нас всех в два счета вокруг пальца обведет. – О княгине Куракиной, сильно похудевшей и поэтому подурневшей, что не мешало графу Петру Шувалову ни на миг не отходить от нее в течение всего вечера. – Он, ничуть не таясь, вел себя так, как если бы она принадлежала ему, что, конечно, соответствует действительности, но каково ее мужу – он, кусая ногти, пил весь вечер напропалую. – Екатерина не забыла и инцидент с графом Ланским, который поскользнулся на отполированном до блеска полу и растянулся во всю свою длину. А великий князь упился до потери сознания и вел себя по-обычному, то есть с мальчишеским задором вытворял все, что ему только в голову взбредет. И все время, внимательно слушая щебет Екатерины, Казя своим безошибочным чутьем угадывала, что великая княгиня раскрывается не до конца, что главная новость впереди.
«Она ждет от меня вопроса, – улыбаясь в душе, подумала Казя. – Если она сейчас же не поделится со мной, то взорвется от нетерпения».
– А вы танцевали? – невинно поинтересовалась Казя.
– О да, я танцевала!
Екатерина больше не могла терпеть.
– А почему вы не спрашиваете с кем?
– Итак, – улыбнулась Казя, – с кем же вы танцевали?
Наступило краткое молчание, нарушаемое лишь стуком молотков где-то за атласными с позолотой стенами – строительство двора близилось к завершению.
– Имя де Бонвиль говорит вам что-либо? – спросила Екатерина с деланным безразличием.
– Де Бонвиль? Где-то я уже слышала это имя. Ах да, конечно, не тот ли это француз, который в прошлом году участвовал в какой-то дуэли или даже дуэлях? – И в памяти Кази всплыла мужская фигура в коротком плаще, мелькнувшая в проеме дворца Баратынских. Она даже поразилась, почему он ей запомнился – видела-то она его какой-нибудь миг.
– Дорогая Казя, весь Петербург на протяжении нескольких недель только о нем и судачил.
– Всему виной моя лихорадка. Иначе я бы не забыла. Тем более что дуэль произошла в тот самый день, когда я впервые встретилась с Алексеем.
Но Екатерина, занятая своими сладостными мыслями, не слушала ее.
– Из-за того, что месье де Бонвиль убил на дуэли Апраксина, ему пришлось спешно покинуть Россию, чтобы не навлечь на себя гнев ее величества императрицы, но теперь, когда фельдмаршал Апраксин попал в немилость у Елизаветы, французы решили, что могут рискнуть и прислать де Бонвиля обратно в Санкт-Петербург, и не только решили, но и – слава Богу – прислали. – Екатерина засмеялась. – Месье маркиз де Лопиталь рассказал мне о нем. «Блестящий молодой человек, – сказал он, – сделает в дипломатии умопомрачительную карьеру. И не только блестящий, но и храбрый. Вел себя весьма доблестно в сражении при Росбахе, где пруссаки разгромили французов, и был там ранен». Впрочем, это, очевидно, не единственное его ранение – лицо де Бонвиля по сути рассечено пополам. Но огромный шрам ничуть его не портит. У него глаза задумчивого брюнета красоты бесподобной.
Казе вспомнились слова княгини Волконской о французе.
– Как бы поскорее увидеть это чудо красоты и храбрости, – произнесла она легким тоном.
– Долго ждать вам не придется, – точно таким же тоном откликнулась Екатерина, – В самом ближайшем будущем я приглашу его сюда. Может быть, даже завтра, если удастся устроить визит. – По интонациям Екатерины Казя поняла, что устроить визит удастся.
– Не стану скрывать, он произвел на меня очень сильное впечатление, – уже серьезно сообщила Екатерина.
– Но... – великая княгиня не дала Казе продолжать.
– Вся загвоздка в том, как это устроить наиболее удобным образом, – теперь она говорила не только серьезно, но и довольно резко.
– Думаю, можно поручить Карцелю отнести де Бонвилю записку, – не особенно уверенно предложила Казя.
– Этому вашему карлику можно доверять?
– Вне всяких сомнений.
– Прекрасно. Тогда пусть он отнесет записку. Екатерина, сияя глазами в предвкушении приключения, объяснила подробности своего плана.
– Ясно вам?
Казя кивнула. Екатерина, казалось, предусмотрела все, кроме одного, а это одно было важнее всего остального, вместе взятого.
– Никто не должен знать, – говорила она. – Никто не смеет даже отдаленно заподозрить. Ведь все считают, что если великая княгиня берет себе любовника, он, во всяком случае, должен быть русским, – она устало улыбнулась. – А то что получается? Сперва любовником был поляк. Его сменил француз. Если профранцузская партия что пронюхает, ее люди будут ликовать. Зато остальные припишут мне Бог знает какие пороки. – Екатерина помолчала и зябко повела плечами, – В наше время впору позавидовать самой жалкой деревенской девчонке, которая вправе наслаждаться жизнью, не опасаясь сплетен и осуждающих взоров. Она не живет в стеклянном сосуде, со всех сторон открытом любопытным взорам.
Тут, наконец, Казя смогла прорваться с вопросом, который уже несколько раз пыталась задать.
– Простите, пожалуйста, – медленно, стараясь не заикаться, проговорила она. – А как же Станислав?
Екатерина нахмурилась. Пальцы ее нервно забегали по краям простыни. Она слегка пожала плечами.
– Я знаю, вы совершенно правы, – с досадой молвила она. – Но дело в том, что я не в силах совладать с собой.
– Он по-прежнему испытывает к вам самое глубокое чувство.