— А вы далеко едете? — спросил я.
И тут он назвал хорошо знакомый мне город в Южной Чехии. Хоть давно я там не был, но сердце мое принадлежало этому городу: в нем я провел свою юность.
— Вы гимназист? — спросил я.
— Семиклассник, — ответил он скромно и вместе с тем гордо.
И мне сразу вспомнилась маленькая черная дощечка над коричневыми дверьми, на которой серовато-белой краской была начертана римская семерка. Я даже отчетливо почувствовал запах, царивший у нас в классе: запах мокрого мела, яблочной кожуры и смолистых дров, которыми мы щедро набивали старинную железную печку. И я представил себе на пороге класса старого учителя в неуклюжем, измятом костюме провинциального покроя, мне даже послышался его смешной скрипучий голос и слова: «С точки зрения высшего принципа нравственности…», — которыми он обычно начинал свои наставления.
— Как поживает старик «Высший принцип»? Жив, здоров? — спросил я семиклассника.
Он с недоумением посмотрел на меня.
— Я говорю об учителе Малеке, преподавателе латыни и греческого. Может быть, его по старости уволили?
Гимназист зарделся и возразил:
— Но ведь он… вовсе не старик.
Я смутился: вероятно, речь идет о его однофамильце. Ведь «Высшему принципу» — как мы называли его в гимназии — сейчас, по моим подсчетам, никак не меньше шестидесяти, и его сгорбленная спина, наверно, еще больше согнулась.
Но тут вмешалась крестьянка, очевидно, уроженка тех же мест. То, что она сказала, было еще удивительнее.
— Вы имеете в виду господина учителя… то есть товарища Малека? Так он еще совсем молодчина. Он помог нам организовать в деревне сельскохозяйственный кооператив. Когда кто-то из богатеев «забыл» выпустить из тракторов воду, рассчитывая, видно, чтобы она замерзла и разорвала радиаторы, он так осрамил их перед всей деревней, что они головы поднять не могли.
Юноша в коричневой куртке, на которой я разглядел значок компартии, вначале молчал, но потом, усмехаясь, с явным интересом прислушивался к нашему разговору. Вдруг он не выдержал и тоже заговорил.
— Разрешите, — иронически сказал он, откровенно радуясь моему удивлению, — разрешите сообщить вам еще одну неожиданную для вас подробность: коллега «Высший принцип» является членом районного комитета нашей партии.
— Но это действительно он, «Высший принцип»? — воскликнул я с недоверием, ибо все это показалось мне невероятным.
Тогда плечистый юноша проскандировал с безупречным произношением то место из «Метаморфоз» Овидия, которое преподаватель латыни «Высший принцип», как мне было памятно, очень любил и заставлял всех своих учеников заучивать наизусть:
Сразу стало ясно, что юноша — бывший ученик «Высшего принципа». Я не выдержал и перебил его:
Юноша, смеясь, сказал мне:
— Теперь коллега «Высший принцип» относится несколько иначе к золотому веку!
— Вы, конечно, его бывший ученик?
— Да… Я учился в том самом седьмом классе, из состава которого фашисты в 1942 году расстреляли троих учеников за то, что они с одобрением отнеслись к покушению на Гейдриха… Моя фамилия Горак, по алфавиту я был следующим за казненным Гавелкой.
Так мы все вспоминали о мужественном поступке нищего старого школьного учителя. Во время жестокого разгула фашистского террора, когда нацисты расстреляли троих учеников «Высшего принципа», он во всеуслышание заявил перед лицом всего седьмого класса, что он тоже одобряет покушение на Гейдриха, ибо убить тирана — это не преступление.
— А что было дальше с «Высшим принципом»? — нетерпеливо спросил я, так как после 1942 года у меня не было никаких сведений об учителе Малеке.
— Кое-что могу вам рассказать. Седьмой класс после расстрела наших троих товарищей был разогнан, нас таскали по концентрационным лагерям, а потом послали на принудительные работы в Германию. Во время бомбардировки завода мне и еще двум товарищам удалось бежать. Днем мы прятались, а по ночам пробирались в Чехию и в конце концов дошли до родины. Мы были вконец измучены, но нас поддерживал огонь ненависти к нацистам. Мы стали искать связи с партизанами, действовавшими против фашистов в окрестностях нашего города. Голод и усталость валили нас с ног. Но мы никак не могли найти партизан. Только впоследствии мы узнали об их осторожности. Они знали о нас уже две недели, наблюдали за каждым нашим шагом, но не доверяли нам, так как нацисты подсылали в лес провокаторов.