Об этом же Марина Николаевна подумала и утром, когда две «Победы» с гостями неслись по степи — над передней ветер трепал знамя на коротком древке, и оно, как кусок жаркого пламени, то вспыхивало в лучах солнца, то на какую-то секунду угасало…
И как только Марина Николаевна отворачивалась и не смотрела на знамя, она видела худощавое и горбоносое лицо Стегачёва, большой лоб, исписанный ниточками мелких морщинок.
За столом, когда сели ужинать и когда Татьяна снова взяла на руки Серёжу, Стегачёв то ласково смотрел на сына, то расспрашивал Марину Николаевну о Журавке, о том, сколько в районе машинно-тракторных станций и совхозов, как организовано орошение, какой мощности гидростанция, на которой работает Ирина; об укрупнённых колхозах, о председателях — кто они и как ведут хозяйство; о животноводстве и особенно об овцах и о Чёрных землях, и всё — цифры, фамилии записывал в блокнот. «Если позволите, — сказал он, улыбаясь сыну — на туго натянутой коже на лбу морщинок стало вдвое больше, — я беседу с вами напечатаю в газете… Теперь у наших читателей повышенный интерес к журавцам…»
Потом он подарил свои «Кубанские зарницы» с надписью. Там, в доме Нецветовой, Марина Николаевна постеснялась посмотреть, что ей написал Илья Стегачёв.
Только в дороге, когда Маня немного приотстала от «Побед», Марина Николаевна развернула книгу и прочитала «Марине Николаевне Самойловой с уважением и с просьбой: прочитать и сказать автору своё мнение об этой книге».
— А что это у вас за книга? — спросила Маня, — Может, про любовь?
— Нет, Маня, про жизнь.
— Какую?
— Нашу.
— Интересно бы прочитать…
«Нет, они не только не похожи — они очень даже разные», — думала Марина Николаевна, прикрывая шалью глаза и опять видя кусок пламенеющего кумача и большой лоб в мережках морщин… «Прочитать и сказать своё мнение… А Зиновий Еюкин? Он моим мнением не интересуется… А зачем оно ему? Мы тоже разные…»
Машину подбрасывало, она легко качалась на рессорах, а колёса, подпрыгивая, с резким шумом мяли щебень… Марина Николаевна закрыла лицо концом платка, вслушивалась в шум резины, и так она, не открывая глаз, и ощущая сквозь шерсть платка холодный воздух, просидела почти всю дорогу…
* * *
В то раннее утро, когда Сергей уезжал в Ставрополь, Кирилл Дедюхин не мог прийти в райком. Нездоровилось Марии Филипповне. Самому нужно было и вызвать врача, и приготовить завтрак, и проводить в школу сына. Позвонил по телефону, хотел напомнить, что сегодня пятница, и спросить, как же быть с приёмным днём, но было поздно: Саша ответил, что Тутаринов уехал… «рвётся, бежит, а с чем-то вернётся в Журавку», — думал Дедюхин, провожая врача в спальню жены.
Только в середине дня Дедюхин пришёл на работу. Лицо у него было помятое, хмурое, какое бывает у человека больного или плохо спавшего. В коридоре и на крылечке собрались люди, поджидавшие приёма Их было много… «И зачем он устроил эти «пятницы», — подумал Дедюхин, входя на крылечко. — Ведь всё равно — как были жалобщики, так они и будут, установи им хоть семь «пятниц»…
На солнцепёке, прислонившись спинами к стене, на корточках сидели два старика с посохами — один бородатый, второй безбородый. И эти посохи, и грубые, запылённые, со стоптанными задниками сапоги, и узелки с харчами говорили, что старики пришли в Журавку издалека. Тот, что по ноздри зарос буро-седой бородой — на солнце она казалась сизой с тёмным отливом, — держал на коленях кошёлку и что-то в ней искал, а его сосед, старичок щупленький, в сильно поношенном полушубке и с реденькой, слабо вьющейся бородкой, развернул на коленях узелок и ел пирог с капустой… «Хоть пиши картину, — подумал Дедюхин, усмехнувшись, — ходоки у Тутаринова…» Женщины в тёплых платках и в кофтах увидели Дедюхина, встали и хотели было идти ему навстречу, но остановились, — очевидно, обознались. Парень в замасленной стёганке и в парусиновой кепке, из-под чёрного запылённого козырька которой петушиным хвостом выбивался русый чуб, оскалил молодые белые зубы, хотел что-то сказать и не сказал…
«Тракторист и, наверно, прямо с борозды, — думал Дедюхин, входя в коридор. — Бросил трактор и прилетел — «пятница», что поделаешь…» Тут Дедюхин увидел Рясинцева, Андрея Андреевича Гнедого и Нила Трофимовича Горобца. Со всеми поздоровался кивком головы и сказал: