— Товарищи, а Сергей Тимофеевич в отъезде. Просил меня извиниться — срочные — дела заставили выехать.
Послышались голоса:
— Ах ты горе!
— Поговорить бы.
— А писали, что каждую пятницу.
— Писать можно.
— Шли пешком…
— А мне пахать не дают!
— Кирилл Михайлович, как же быть — людей полон кворум, а Сергея Тимофеевича нету, — сказал Рясинцев, не мигая глядя в лицо Дедюхину и прижимая локтем свою толстую, в переплёте, тетрадь. — Может, вы его замените, и тогда весь этот кворум…
Тот старик, у которого буро-сизая дремучая борода, склонил на кошёлку голову, как бы собираясь вздремнуть, задумчиво проговорил:
— Знать так, Мефодий, не ко времени мы явились: и есть кворум и нету кворума.
— А что оно такое, Игнат, — этот кворум? — спросил сосед, не переставая жевать пирог.
— Чёрт же его знает — что-нибудь чужое, нерусское.
— А может быть, ругательство?
— Выражение!
— Я, конечно, мог бы заменить Сергея Тимофеевича, — сказал Дедюхин и стройной, живой походкой прошёл в приёмную Тутаринова.
— Александр, — обратился он к Саше. — Сергей Тимофеевич уехал?
— Вы же знаете, а спрашиваете.
— А тебе, любезный, лень ответить. Эх, какой же ты! Открой кабинет.
— Не велено.
— А людям ждать — велено? Давай ключ…
Саша, смущённо мигая светлыми, всегда спокойными глазами, молча открыл дверь.
Стоя на пороге, Дедюхин скучно улыбнулся и сказал:
— Александр, ты хороший страж, но плохой политик, да, да, просто никудышный. Об этом я тебе говорил ещё при Борискине, когда ты… Пойми, дорогой, лично мне оберегаемое тобой место не нужно, но неудобно принимать посетителей в конуре, именуемой кабинетом второго секретаря. Вот когда у нас будут у всех кабинеты — и просторные, и светлые, и отлично обставленные…
Саша просматривал в папке какие-то бумаги и не слушал. Дедюхин огорчённо вздохнул и прошёл в кабинет, смело прикрывал хорошо ему знакомую, обтянутую чёрным дерматином, толстую и тихую дверь. Он повесил пальто, потёр ладонью лоб, поперёк которого розовой стёжечкой лежал надавленный фуражкой след; пригладил и без того гладко зачёсанные кверху волосы льняного цвета; прошёлся к окну и обратно, — почему-то каждый раз, оставаясь один в этом кабинете, Дедюхин подолгу прохаживался, много раздумывал и делался добрее обычного. Ходил он по кабинету медленно, прислушивался к скрипу сухих подошв — левый ботинок скрипел как-то так удивительно певуче, точно выговаривал: «а ты не ходи, а сиди, а ты не ходи, а сиди…» «Ещё посижу, успею, сидеть нетрудно, — думал Дедюхин, подходя к столу. — А вот обдумать, как бы лучше помочь тем, кто там, в коридоре, и для кого «пятница»… Да это сложнее. Два старика с палками, истинные ходоки, пришли — и куда? К нам, к партийным руководителям… По сапогам видно — прошли не один десяток километров. Наверно, райсобес не выдаёт пенсию, захлестнул стариков волокитой, и вот они тонут… Ну, ничего, мы разберёмся… у нас не потонут…»
С этими мыслями он картинно, несколько набок наклонил голову и увидел в тёмно-синем стекле, которым был накрыт стол (цвет не стекла, а сукна), своё лицо. На нём явилась заметная новизна: она во всём — и во взгляде, задумчивом и строгом, — взгляд оратора, только что взошедшего на трибуну; и в повороте головы — такие повороты можно встретить разве только на фотографиях, выставленных на улицу в широченной раме с надписью: «Электро-фото любых размеров и поз»; и, наконец, в улыбке доверчивой и простой, а если сказать более точно — то в улыбке ясной и самобытной…
И опять в груди теплилась радость, и в сознании рождались высокие помыслы, смелые желания — хотелось сделать что-то такое, чтобы узнали — нет, не только в крае — в крае это само собой — а и в Москве!.. И видится ему: он идёт по улице, а народ, встречаясь с ним и приветствуя его, говорит: Кирилл Михайлович, как же вас благодарить!.. Или: Э! Если бы все вот так заботились о людях, если бы все так старались… Простой пример: пришли два дряхлых старика; где они только не были со своей жалобой, даже в редакцию ходили, и никто не мог им помочь, а он выслушал и сразу… И тут же откуда-то случайно долетело до уха: вот это секретарь — куда там Тутаринову, а он же ещё не первый, а второй, а вот если бы первый…
Дедюхин задумчиво смотрел в окно. Хотя он вообще и не одобрял установленные Тутариновым постоянные «пятницы», но сегодняшняя пятница казалась ему особенно нужной: он был уверен, в этот день и Сергей Тутаринов не смог бы так, как он, Кирилл Дедюхин, запросто поговорить с народом, да и не только поговорить, а и разрешить все запутанные жалобы, все просьбы и споры сразу, без каких бы то ни было проволочек…