— Прошу, садись.
И покамест Семён подходил к вешалке, чтобы оставить там свою кубанку, покамест неспеша, удобно пододвинул к столу стул и сел, Дедюхин, как бы показывая, что ему дорога каждая минута, быстро снял телефонную трубку, позвонил домой и от Оленьки Кумшаковой, которая как раз была у своей подруги, узнал, что Маше лучше.
— Семён Афанасьевич, приветствую тебя! — Дедюхин протянул правую руку, левой упираясь на аппарат телефона. — Говоря честно, нравится твоя, так сказать, неудовлетворённость и та острота взгляда на, казалось бы, обыденные вещи, которая присуща только партийному работнику…
«О чём это он с таким подходом», — подумал Семён, вынимая коробку «Казбека» и раскрывая её на столе.
— А если бы яснее и точнее, — сказал Семён, дуя в мундштук. — Кури…
— Благодарю… Да, это здорово! — Дедюхин встал, прошёлся к окну и, услышав певучий скрип левого ботинка, сразу же сел. — А вот и точнее… Я имею в виду твою статью в нашей газете. — Он наклонился так, что лёг животом на стол. — Завтра к нам приезжают рощенцы — пусть читают и знают, как мы строго оцениваем свою работу. Как это у тебя — за машинами не видно людей. И выражение свежее, литературное. Не Зиновий Еюкин подпустил тебе эту художественность?
— Пишу, как умею.
— Да ты не хмурься… Я даже подчеркнул это место, — Дедюхин развернул газету и энергично придавил пальцем отчёркнутые красным карандашом строки, — Может, Сергей Тимофеевич и пожурит, а я хвалю… Вот оно: «В гуле моторов, который разливается по степи могучей стальной симфонией, теряется голос человека — молчат трактористы, механики, бригадиры, и в этой тишине…» Просто образное выражение — «могучей, стальной симфонией…» — Он опять слегка надавил животом стол и заговорил тише. — Беда, Семён Афанасьевич, скажу тебе по секрету, как близкому другу Сергея, в том, что наша просьба в крае насчёт машин не принята…
— Как — не принята?
— А так… В деталях не знаю, а вообще не принята… Кондратьев сказал: не забегайте наперёд… И, конечно, правильно сказал. — Он взял газету, читал молча, губы его чуть-чуть улыбались. — Или вот это место, где ты критикуешь инструкторов райкома. Правильно подстегнул, разленились, на низах бывают мало, а если приезжают, то в суть дела не вникают… Это точно!
«И к чему он затеял эту похвалу, — думал Семён, — Тут что-то есть, а вот что?.. Не забегайте наперёд? А как же без машин?»
— Ну, я пойду, — сказал он невесело, — Меня поджидает Иван Афанасьевич… у меня к нему дело… А в райком я зашёл — думал, застану Сергея Тимофеевича…
— Как доклад у Книги? Не хвалился? — спросил Дедюхин, вставая и провожая Семёна.
— Как же! Доклад готов.
— Коррективы, конечно, придётся внести, но пусть подождёт возвращения Сергея Тимофеевича. — И уже возле дверей, вполголоса: — Я же тебе по секрету…
Семён ушёл, забыв взять с вешалки кубанку.
Как всегда без стука появился Саша, молча снял Семёнову кубанку и, держа её в руках, сказал:
— Рясинцева приглашать?
Дедюхин утвердительно кивнул головой и задумался. Когда же он поднял голову — там, где стоял Саша, увидел Рясинцева, прижимавшего под мышкой чёрную тетрадь.
— Что там у тебя, Кузьма Леонтьевич?
— Можно по записям?
— А без записей не можешь?
Рясинцев неудобно присел на стул и развернул на углу стола толстую, в переплёте, тетрадь. «Не расстаётся со своими святцами — так всех туда и суёт, и записывает», — подумал Дедюхин, видя задумчивое, серое лицо Рясинцева.
— Кирилл Михайлович, Подставкин вывернулся и теперь угрожает… А разве я виноват?
— То есть как угрожает?
— У меня всё записано. — Рясинцев листал страницы и изучающе-колко посматривал на Дедюхина бесцветными глазами — Вот они. Первая ссора с женой восьмого числа третьего месяца, вторая первого — четвёртого, исключение из партии шестого числа восьмого месяца…
— Кузьма Леонтьевич, и зачем такая точность? Это же тебе не в кладовой, не товар по полкам раскладываешь? Ты же секретарь парторганизации колхоза…
— Точность и в жизни нужна, — Рясинцев послюнявил палец и перевернул страницу.
— Тутаринов помирил их десятого числа девятого месяца, а пятнадцатого девятого Подставкин уже нанёс мне первое оскорбление…
— Какое же это оскорбление? — спросил Дедюхин, думая о том, что хорошо бы сейчас пойти домой, попить чаю, поговорить с женой, с Оленькой Кумшаковой.
— Посредством ябедных слов.
— Каких?
— «Бездушный» и в этом роде. Да у меня всё на учёте — вот запись… Посмотрите сами.
— Плохо, Кузьма Леонтьевич, что ты всё записываешь. — Дедюхин устало потянулся и подумал: «И вот такой буквоед стоит во главе партийной организации колхоза? А почему стоит? Потому, что мы рекомендуем избирать какого-нибудь кладовщика или учётчика, кто не связан с полевыми работами, а есть ли у него то, что требуется для партийного вожака — не интересуемся. Может, он кладовщик и отличный, а руководитель плохой. Вот где наша не вина, конечно, а беда, — не знаем кадры».