Или шли мы однажды зимой с моим сынком - еще подростком, у которого были скользкие ботинки, и он все время падал. Я сказала ему весьма строго:
- Что это ты все падаешь и падаешь? Почему это я, интересно, не падаю никогда?
Но не успела я договорить последнюю фразу, как ноги мои взметнулись чуть ли не выше головы и, смешно замахав в воздухе руками, я грохнулась всей массой об лед. Мое “никогда” прозвучало уже тогда, когда я сидела на тротуаре, а мой сын кинулся меня поднимать.
Но сребролюбие - такой липкий, такой уязвляющий душу грех! Как отделаться от него? Вот, казалось бы, я почти три недели блаженствую, живу на гостеприимной вилле, купаюсь в море и разъезжаю на прекрасной машине, а вдруг да и входит в мою голову мысль: а как было бы хорошо, если бы - ну, хорошо, пусть не эта вилла, не такая роскошная, с бассейном и садом, а был бы и у меня здесь хотя бы собственный небольшой домик над морем, чтобы можно было когда угодно сюда приезжать… Чтобы и мои дети, и мои внуки… Ну хотя бы вон тот - строящийся, по соседству. Или вот этот - уже построенный, готовый к продаже. На заборе висит доска, где большими буквами: продается… Сколько же это, интересно, стоит? Как бы разжиться такими деньгами? Хорошо бы привалило мне Бог знает откуда большое наследство… А что - отыскался бы, наконец, какой-нибудь одинокий богатый двоюродный дедушка - пусть не в Польше, где моей прабабке Леокадии Вишневской принадлежало имение Щипиорно под Варшавой и где мы с папой даже встретили старичка Филиппяка, который еще помнил юную госпожу, вышедшую замуж за русского полковника: в Польше все равно ничего не отдадут; пусть - где-нибудь в Германии - бабка моей матери была настоящая баронесса, и ее фамилия была фон Бишоп. И этот родственник бы сказал: “Внученька, дорогая! Давай я куплю тебе на Корфу прекраснейший дом!”
…О, как трудно прервать этот мутный и изнуряющий поток бреда!
Ночью взяла фонарик и позвала мужа: пойдем посмотрим.
Мы вышли за ограду и, светя в темноте неверным фонариком, стали спускаться по крутой тропе к строящемуся дому. Он был уже почти готов, хотя стоял еще без окон, без дверей. Мы вошли внутрь и взобрались по лестнице.
- Здесь - спальня, - догадалась я. - Здесь - ванная, а здесь - кабинет.
Из дыры в стене, предназначенной для двери, ведущей в лоджию, открывался морской простор. На небе сияли звезды. По дальней горе в гуще деревьев изредка мелькали огоньки - то была дорога на Агиос Стефанос. И стояла какая-то неправдоподобная тишина - не слышно было даже цикад.
Становилось как-то не по себе - в этом чужом недостроенном доме, в полном безлюдье, с фонариком наперевес.
- А бассейн здесь - маловат, - на всякий случай сказала я.
Мы спустились и вышли на тропу, собираясь исследовать и второй, уже выставленный на продажу дом. Но там уже были и окна, и двери, и все было заперто, и фонарик наш что-то стал барахлить.
С утра пораньше видели ежика, перебегавшего через дорогу, видели огромную птицу с синей головой, красными крыльями и желтой грудкой, видели шмеля в полосатой велюровой рубашке, видели змею, гревшуюся на камне. А ночью - видели огромные звезды - множество звезд - и ходили на открытую площадку в горах, откуда наблюдали вспыхивающие зарницы: это гроза в Италии, и, кажется, она собиралась к нам.
Мой друг прозаик В. прожил бурную богемную жизнь. Он поменял несколько городов и стран, а также нескольких жен, одну из которых крепко побил из ревности, а сопернику выбил передний зуб, так что чуть было не угодил под суд, но обошлось, нанял хорошего адвоката с красноречивой фамилией Баксов и откупился. И наконец, “на закате дней” он “возвратился на круги своя”, осел на месте и усвоил образ кающегося грешника. А у него от прежней - еще дозаграничной - жизни оставался чудесный сын Коленька, которого сам В. называл “даром небес”: кроткий, светлоликий юноша.
Коленька с отрочества прислуживал в храме, а потом поступил в Московскую духовную семинарию и очень успешно там учился. При виде его сердце само принималось петь ему: “Аксиос! Аксиос!” Да и вообще - все говорило о том, что он вот-вот примет священный сан и будет чистым сердцем молиться за нас у Престола. К тому же и девушка у него была ему под стать - радостная, пригожая, вся как наливное румяное яблочко.