Она владеет здесь домом уже полные тридцать лет, помнит многих, кого нынешние молодые никогда и не видели, и, несмотря на то, что москвичка, считается почти своей. “Почти” - это очень важное уточнение. Она все же не живет здесь круглый год, только летнюю пору, а значит, хоть и своя, но все же не совсем. А кстати, если бы и жила безвыездно, едва ли деревня признала бы ее “своей” без всяких уточнений. Чтобы быть “своим”, нужно и жить как “свои” - ничем не отличаясь, ни в чувствах, ни в мыслях, ни в делах, ни в интересах.
Да, я это очень чувствую, что “своя” и все же “не своя”, подтвердила Галя. Приезжаю весной - окна целы, дверь на замке, а полдома вынесено. Так умеют открывать - ничего не повредят, только следы от фомки. Иду по дворам - там мой свитер, там сковороды-кастрюли, там сапоги. Некоторые прямо, только подойду, и выносят: твое? Мое-мое, а у вас-то откуда? А тот-то, отвечают, принес. Иду к “тому-то” - сидит во дворе, из окна мой удлинитель брошен, на моей электроплитке суп варит. Зачем же ты, спрашиваю, взял. А не уезжай, говорит, мы здесь живем зимуем, нечего и тебе. Но отдал электроплитку, горячо вопросила моя жена. Что увидела, то отдал, сказала Галя.
Еще через полчаса, когда мы уже вышли на крыльцо, собираясь прогуляться по деревне, во дворе появилось новое лицо - скоро-артистичный движениями, курчаво-седой, в четырех-пятидневной седой щетине, похожий на умершего не так давно актера Жженова, истекающий потом мужчина в белой тенниске и плотных черных брюках, с щегольским напуском заправленных в кирзовые сапоги.
- Куда это? - строгим голосом остановил он Галю. - Звала меня? Вот я пришел. Никуда не уходи!
- Так я тебя когда звала? - изумленно ответила Галя. - Ты мне третьего дня обещал прийти. А сейчас у меня гости. Давай уж теперь в следующий раз.
- Вижу, что гости, - с прежней строгостью произнес “Жженов”. - Слава, - подал он мне руку. Я тоже назвался, мы скрепили наше знакомство рукопожатием, и он, не удостоив своим вниманием мою жену, снова повернулся к Гале. - Следующий раз у меня неизвестно когда будет. У меня дел полно, когда смог, тогда пришел. Давай показывай, что у тебя с крышей.
Прошлым летом двое местных умельцев перекрывали Гале крышу рубероидом, но сделали все так “ловко”, что за зиму несколько листов оторвало, и теперь вместо них требовалось положить новые. И вот неделю назад обещал через час прийти и до сих пор идет, такими словами завершила Галя еще в доме свой рассказ о другом умельце, который обещал ей посмотреть, что тут за работа и сколько за нее взять. Получается, Жженов-Слава и был героем того ее рассказа.
Заставляя Галю ходить за собой, Слава обошел дом, оглядев крышу со всех сторон, остановился около крыльца и принялся ругать мастеров, что перекрывали крышу в прежнем году. Ну, они стервецы, ну я и не знал, да разве так кто-нибудь делает, нет, как они могли с тобой так, в сердцах, с рвущей душу серьезностью говорил он, мотая головой. Галя спросила, за сколько он возьмется сделать работу, Слава не ответил. Казалось, он не услышал ее вопроса - так его пробрало переживанием за напрасно потраченные Галей в прошлом году деньги. Нет, ну стервецы, да как же так можно, да если бы кто-то чужой, а то со своей-то, говорил и говорил он, искренне и страстно, и все не мог остановиться. Так продолжалось минут пять, не меньше, после чего он словно осмыслил Галин вопрос и назвал цену. Добавив: “Меньше-то уж нельзя! Тут ведь работа какая: на крыше. На крыше не всякий работать может. Другой возьмется, залез - а у него от высоты голова кружится”. За то, чтобы положить вместо оторванных листов рубероида четыре новых, Слава запросил полторы тысячи - для Гали, живущей на одну пенсию, цена почти неподъемная, но она согласилась. Сейчас погода стояла сухая, а начнутся дожди - и потечет, прольет дом насквозь.
Ну вот, завтра с утра с Колькой, значит, и придем, сказал Слава, получив от Гали согласие на запрошенную цену. Но уйти не поспешил. Все продолжал ругать прошлогодних мастеров, отходил от крыльца, смотрел на крышу оценивающим взглядом и принимался рассуждать о том, почему рубероид порвался и почему то, как сделает он, - это уже навечно; так прошло еще пять минут, десять, и наконец он, поманив Галю рукой, попросил ее подняться с ним в дом. Давай-ка, еще один вопрос к тебе есть, с деловитой серьезностью проговорил он.
Что за вопрос, когда вышел из дома, по тому, какой довольный был у него вид, как блестели глаза, как вытирал указательным пальцем углы губ, было ясно без всяких слов.
Галя это, когда он ушел, а мы наконец отправились на нашу прогулку, и подтвердила. Конечно, выпить приходил, сказала она. Раз гости - значит, водка. Потому и держу всегда разлитой по разным бутылкам - будто бы немного осталось. Целую и показывать нельзя: пока не уговорят, не успокоятся. Но завтра вправду придет - спросил я. Должен, уверенно ответила Галя. Он же думает, ты не одну привез, значит, и завтра будет. Сказала бы, так и вправду привез, - я, честно говоря, был огорчен своей московской несообразительностью. Ничего, ничего, у меня припасено, поспешила успокоить меня Галя.