На той же Новой Басманной, где находились мои курсы, в бывшем Институте для благородных девиц, мне выдали советский паспорт, в котором значилось: “для выхода замуж за офицера французской армии”; а в паспорте моей матери стояло: “для сопровождения дочери”. Товарищ, который выдал мне паспорт, сурово смотрел на меня и сказал в напутствие: “Что, у нас своих мало, что вы за чужих выходите?”.
Распродали вещи. Когда вынесли рояль, семье рабочего, занявшей нашу квартиру, стало свободней. Подошел день отъезда. Сели на извозчика, с чемоданами. На весь Голиковский переулок заголосила моя кормилица, Стеша. Так мне не довелось ее больше увидеть, а я-то думала, что через каких-нибудь три-четыре месяца вернусь!
Мы должны были ехать в Париж через Швецию. Если не ошибаюсь, наш пароход “Онгерманланд” уходил из Петрограда 4 июля. […] В Стокгольме нас сразу посадили в карантин: на пароходе повар заболел холерой, а за ним несколько пассажиров. […]
Промаявшись в Норвегии, Англии, я попала в Париж лишь в конце 1919 года, тут же вышла замуж и уехала с мужем на остров Таити.
Замужество и выезд из родной страны - жизненно важные решения. Почему Эльза дает о них такую скупую информацию в своих воспоминаниях? И почему не существует никаких других сведений по этому поводу, например, от ее сестры Лили? Отсутствие точных фактов прямо пропорционально количеству вопросов, которые возникли бы при более подробном изложении дела.
Ответ на эти вопросы - простой: потому, что все обстояло несколько иначе, чем пишет об этом Эльза, потому что на самом деле речь шла не столько о замужестве, сколько об эмиграции из Советской России. Но в этом Эльза не могла признаться, так как в 1956 г., когда были написаны ее воспоминания, она была видным членом французской компартии. Но в беседе со своим биографом Доминик Десанти она призналась, что ко времени отъезда она “ненавидела революцию”, которую считала “отвратительной”. То, что ее брак с Триоле был, скорее всего, и способом покинуть Россию, подтверждается и документами английской разведки MI5, рассекреченными недавно.
Попробуем разобраться.
Перед тем как покинуть Советскую Россию, Эльза посетила свою сестру на даче в Левашове под Петроградом, где та отдыхала вместе с Маяковском и О.М. Бриком. Лиля и Маяковский только что сошлись официально, и для матери “такая перемена в Лилиной жизни, к которой она совсем не была подготовлена, оказалась сильным ударом”, по словам Эльзы. “Она не хотела видеть Маяковского и готова была уехать, не попрощавшись с Лилей. Я отправилась в Левашово одна”.
На следующий день Лиля приехала в город, “будто внезапно поняв, что я действительно уезжаю, что выхожу замуж за какого-то француза”. Маяковский остался на даче из-за отрицательного отношения к нему Е.Ю. Каган. Было жарко, голодно, в городе свирепствовала холера. “С немыслимой тоской смотрю с палубы на Лиличку, которая тянется к нам, хочет передать нам сверток с котлетами, драгоценным мясом. Вижу ее удивительно маленькие ноги в тоненьких туфлях рядом с вонючей, может быть, холерной, лужей, ее тонкую фигурку, глаза…”
Пароход, увезший мать и дочь из Петрограда, действительно был шведский, и первая остановка была в Стокгольме. Из Стокгольма они должны были продолжить путь поездом в Берген в Норвегии и оттуда пароходом через Англию во Францию; путь был длинный, но ехать прямо, через Германию, нельзя было из-за войны.
Пароход “Онгерманланд” отплыл из Петрограда 10 июля (не 4-го, как пишет Эльза) и прибыл в Стокгольм вечером 12-го. По приезде в Стокгольм прибывших действительно сразу посадили в карантин. Всего заболели четырнадцать человек, из них умерли пятеро. После двух недель карантина Эльза с матерью в конце июля смогли уехать в Норвегию.
Если первый этап поездки был неожиданно трудным, то настоящие мытарства начались в Норвегии. Оказалось, что визы, выданные им британским консульством в Москве 25 мая 1918 г. для транзита через Англию во Францию, не были действительны: для того чтобы сесть на корабль, везущий их из Бергена в Англию, они должны были иметь разрешение въехать во Францию, а такого разрешения не было.
В Лондоне жил брат Е.Ю. Каган, Лео Берман, занимавший пост директора филиала банка “Ллойдс”. Он сразу задействовал свои контакты. 2 августа живший в Лондоне адвокат А.М. Кругликов обратился к российскому (небольшевистскому еще) виц-консулу в Лондоне Е.Е. Гамбсу с письмом, где уверял его, что “обе женщины являются российскими подданными без связей с врагом и ни в коем случае не являются большевиками, так как сами весьма пострадали от большевиков, конфисковавших практически все их достояние”. Гамбс в свою очередь обратился в военное министерство, которое подтвердило, что г-жам Каган действительно было дано разрешение проехать через Англию. Но это не помогло, и 12 августа Е.Ю. Каган телеграфировала своему брату: “Разрешения ехать через Англию недостаточно. Нужно разрешение въехать в Англию и остаться там в ожидании разрешения из Франции”. Берман тогда сам обратился в военное министерство с письмом, в котором подчеркивал, что “женщинам очень плохо в чужой стране [т.е. в Норвегии] после печальных переживаний, причиняемых большевиками”. В письме от 23 августа он просит, чтобы им дали разрешение сесть на корабль в Англию и “ждать разрешения от французских властей здесь”.