удет валить по самый март. А то и по апрель. А в апреле будет уже тепло. Хотя в прошлом году было еще холодно. Но это все глобальное потепление. Авось и до нас дойдет. Говорят, в Уругвае летом снег шел. Уругвайцы снежных баб лепили. Митя предпринял отчаянную попытку уйти от основной темы как можно дальше. Но Катька сей маневр быстро уловила и на корню пресекла. - Так ты на мне что, женишься только тогда, когда я рожать буду, что ли? - Можно и так. - Но так, извини, меня не устраивает. - А как тебя устраивает? - Митя уже проклинал себя за то, что позволил Катьке затеять этот разговор. - Меня устраивает, чтоб сейчас, - капризно поджала губы Катя. - Сегодня, что ли? - Зачем? Можно в понедельник. Хотя бы заявление подать. Митя с тоской посмотрел в окно. - Ну так как? - Катька решила добить слабеющего противника. - Можно и в понедельник. - Не можно, а нужно! - Кому? - Мне. - А мне? - Что “тебе”? - Нужно? Этот вопрос поставил Катьку в тупик. - Это ты меня спрашиваешь? - Можно и тебя. - Я думаю, нужно. - А я? - Что “ты”? - Думаю, нужно? - А я откуда знаю? - А я? - Что “ты”? - Откуда знаю? - Да ты что, издеваешься, что ли? - Катькин голос предательски дрогнул. - Зачем? - Да кто тебя разберет?! - Вот и я говорю, - неожиданно подытожил Митя. - Что говоришь? - опешила Катька. - Кто меня разберет? Катька замешкалась. Они пришли к знакомой точке. Надо было как-то выруливать из этого словесного жонглирования. Вариантов было много, но большая часть их уже была опробована. Была пощечина. Но потом ей же пришлось просить прощения. Были попытки привлечь родителей. Закончилось оплеухой, которую дал сыну Климов-старший. И Катьке снова пришлось просить прощения. Были глупые угрозы. Например, подать на него в суд. И снова обиженным оказывался Митя. Были, наконец, слезы. Результат - нулевой. Правда, по крайней мере, не пришлось просить прощения. Сейчас нужен был новый вариант. Катька сдвинула брови, многозначительно посмотрела на Митю, подождала, пока их глаза на секунду встретятся, а затем встала со словами: “Провожать не надо”. Она быстро оделась и вышла, хлопнув дверью. Митя посмотрел в окно. “Уехать, что ли?” - с тоской подумал он. 6 - Вот такие дела, - закончил свой бодрый монолог Черепицын и посмотрел на Пахомова. - Чушь какая-то, - пожал тот плечами. - Лучше б зарплату прибавили или праздник какой-нибудь новый придумали. Например, день уничтожения турецкого флота в Чесменском сражении. - Указы не обсуждаются, - развел руками Черепицын. - А че это за сражение? - Неважно. Когда введут - скажу. - Ладно. Давай к делу. Раз ты такой гуманист… - Гуманитарий. - Гуманитарии что, не гуманисты? - Всякие бывают. - Короче, Антон, надо так раздать, чтоб народ выучить смог. Может, есть смысл молодым чуть побольше дать, а старым чуть поменьше. Ну, и в зависимости от интеллекта и образования. Ты на список-то глянь. - Да гляжу уже. - Знакомые фамилии? - А то. - Да ты на какой список глядишь? Писателей, что ли? - Ага. - Да блин! Я тебе про жителей список говорю! И Черепицын ткнул пальцем в список жителей Больших Ущер. - Эти фамилии знакомы? - Да что ты заладил, как на допросе, “знакомы, знакомы”? Блин! Знакомы! - Ну и какие варианты? - Нормальные. Давай сюда оба списка, я покумекаю. Да не бойся - никто не пострадает. Пахомов придвинул к себе список жителей Больших Ущер, и какое-то приятное чувство охватило его естество. Он вдруг почувствовал себя военным стратегом перед картой сражения. Вот он, краткий миг его славы. А эти люди… ха! спят и не ведают, что судьба их находится в его, похмельных пахомовских руках. Антон пробежал глазами по строчкам фамилий. Вот спит Валера-тракторист. Ведь это он, гад, вчера за Пушкина пить предлагал. Ну и получай своего Пушкина. А впрочем, нет. Дадим-ка мы тебе вот этого. И вот этого еще вдобавок. Пахомов написал Валерину фамилию в присланном списке. - Не много ли? - встревожился Черепицын. - Целая ж глава! Да еще плюс вот эти гаврики. - В самый раз, - с неожиданной злобой ответил Пахомов. Вот спит Гришка-плотник. К Гришке у Пахомова не было никаких претензий, но тут встрял Черепицын. - Гришке дай так, чтоб подавился, сука. Пахомова удивила столь резкая форма пожелания. - С чего это? Тут все было просто. Когда-то Гришка занял у сержанта пятьсот рублей, а отдавать наотрез отказался. Злопамятный Черепицын, впрочем, решил не посвящать библиотекаря в свои личные обиды. - Да просто так. Ему полезно. Антон начал подыскивать подходящую месть для Гришки. Задача была несложной. Любой текст содержал огромное количество слов, незнакомых Гришке, в лексиконе которого было несколько десятков неопределенных междометий, слов-паразитов и матерных восклицаний, понять которые мог только он сам. Из этой каши Гришка умудрялся лепить причудливые пословицы, чем-то удивительно напоминавшие классические русские поговорки. На простой вопрос “Сколько времени?” Гриша отвечал примерно следующее: “Не бзди, ептить! Тебе и хрена напополам с хером хватит, чтоб жопу не жало”. Это если он пребывал в определенном расположении духа. Если же в неопределенном, мог сказать: “Эээх, мля, фуе-мое, кабы, епт, сырок плавленый фуячить мог, так и киздоболить не об чем было”. Немного поразмыслив, Пахомов нашел и для Гриши подходящего поэта-авангардиста. И перешел к следующей фамилии. Агафья Борисова. - Этой тоже подзаправь, - злорадно хихикнул Черепицын. “Бабка Агафья-то чем тебе насолила?” - подумал Антон, но спрашивать не стал. Однако Черепицын как будто прочел мысли Пахомова. - Да траванулся ее самогоном на прошлой неделе. Чуть копыта не откинул. Налила какой-то дряни. А когда вернулся, чтоб присовестить, так она спустила своих четвероногих друзей. Хотел было шмальнуть по ним, да подумал: вредная она, еще накатает на меня телегу, потом доказывай, что ты - не сигареты “Кэмэл”, блин. Тут Пахомов вспомнил, что и у него была похожая история. Месяца два назад приезжал к Агафье ее внук. Зашел к Антону в библиотеку, взял несколько книг почитать, да и увез их с собой. А когда Пахомов настойчиво потребовал от бабки вернуть книгу, та на него своих дворняг прикормленных спустила. Ладно, Агафья. Вот и на нашей улице праздник. Сейчас, бабка, я на тебя спущу что-нибудь позлее твоих псов паршивых. Что б тебе такое дать? Как назло, ничего такого “злого” в списке не было. Пораскинув мозгами, Пахомов решил дать ей подборку стихов Кузмина. Ради некоторых строчек, которые презабавно прозвучат в ее устах. Он даже хихикнул, чем вызвал недоумение Черепицына. На этом, впрочем, злость библиотекаря иссякла, и он решил сержанта больше не слушать, тем более что больно жирно будет под каждого индивидуальную программу подбирать. Он попросил Черепицына вслух зачитать список жителей, а сам начал наугад ставить их фамилии напротив авторов и их произведений. “Как Бог на душу положит, - думал Пахомов, явно ощущая себя в тот момент Творцом, вдыхающим жизнь в мертвые тела большеущерцев. - В это тело вдохнем любовную лирику, а в это, наоборот, революционную, в то немного философской прозы, а в это чуть-чуть юмора. Может, кстати, и не такой уж это и бред, - все больше распаляясь, думал библиотекарь и щедро бросался золотым запасом российской литературы, как загулявший купец шальными деньгами. - Может, только так и надо с этими людьми. Учить любви силой. Душу возвышать указами. В приказном порядке сердца искусством облагораживать. Хотя черт их разберет”. Через полчаса все было кончено. - Финита ля комедия, - сказал Пахомов и устало откинулся на спинку стула. - Хорошо, - шмыгнул носом взмокший от напряжения Черепицын. - Так и чего теперь? - Так и ничего. Сейчас поедем на твоем тарантасе в библиотеку, выберем книги и свезем в клуб. - А у тебя все это в библиотеке есть? - Не боись, сержант. А чего нет, так то пускай Бузунько в райцентре ищет. Не наша это забота. Они поехали в библиотеку и до обеда провозились среди пыльных полок, разыскивая нужную литературу. Нашлось все. Впрочем, Антона это не сильно удивило. Он знал, что библиотека у него неплохая. Во-первых, буквально полгода назад само здание посчитали архитектурным памятником и выделили дополнительные средства из бюджета - многое тогда приобрели. А во-вторых, две библиотеки, располагавшиеся в соседних деревнях, были неожиданно упразднены, и весь материал, хранившийся в них, было решено передать в Большие Ущеры. К трем часам они с сержантом отвезли книги в клуб. Пахомов ушел к себе отсыпаться, а Черепицын, проклиная все на свете, вернулся в участок. И сразу зашел к Поребрикову. Тот дрых без задних ног. Сержант присел на кровать. - Эй, алло, террорист хренов, - подергал он спящего за плечо. - А? - испуганно вскочил Поребриков. - Че, завтрак? - Завтрак, завтрак. И обед с полдником. На-ка. Для ликвидации голода. И Черепицын положил перед арестантом увесистую книгу. - Че это? - хмуро спросил Поребриков, протирая опухшие от сна глаза. - Конь через плечо. Платонов. Писатель. Учить будешь. Наизусть. Сон у Поребрикова как рукой сняло. - Не, сержант, - испуганно затараторил он. - Я на это дело не подписывался. Мне пятнадцать суток. Это да. А вот это. Это нет. Да за что? Что я тебе сделал? Говорю же, ну, находит на меня иногда, прям беда. Вот и звоню. Сам себя потом проклинаю. А ты сразу прям сразу вот так. Хочешь меня в дело употребить, давай. Я ж не против! Я ж только за. Может, двор тебе убрать, так давай. Я уберу. Двор. До забора, - уточнил на всякий пожарный Поребриков. - А вот это. Это за что? Тебе что тут, концлагерь, что ли, какой? Эксперименты над живыми людьми ставить