ррористические звонки на завод мне понятны - человек выражает свой протест против серости бытия, пусть и таким диким нечеловеческим образом. А впрочем, и Поребриков…” Тут Пахомов поймал на себе растерянный взгляд майора, очнулся и привстал. - Товарищи, - взял он быка за рога, хотя полностью пропустил вступительную речь майора. - Объясняю коротко и ясно. Так, чтоб мы через час разошлись по домам, а не сидели здесь до утра. - Вот это правильно, - раздался одобрительный голос тракториста. - А то, если до утра, то кто ж утром работать пойдет? - Ты-то так и так не пойдешь, - хихикнул чей-то женский голос. - Кто это там такой умный? - привстал Валера. Но его дернули за пиджак и посадили на место: “Да сядь ты!”. - Да я-то сяду! - огрызнулся тракторист. - Только потом у меня кто-то ляжет. - Ишь, “укладчик” нашелся. Да кто под тебя ляжет-то? - раздался все тот же задиристый женский голос, и все засмеялись. - Да сядь ты уже, - снова дернул Валеру сосед. - Садись, садись, - зазвенел все тот же женский голос - сиделку только свою не отдави! Зал снова грохнул. Эта короткая словесная перепалка сбила Пахомова с мысли, и он поморщился. - Товарищи, товарищи, друзья, давайте только без лишней полеми… разговоров. Короче. Так вот. О чем это я? Национальная идея, которую предложил нам президент, заключается в том, что все мы, то есть вся Россия, объединяемся на почве любви к отечественной литературе. (Звучало это донельзя пошло, но так звучал, собственно, и сам указ.) Берем ее, так сказать, эээ… (Пахомов не нашел подходящего оборота и сделал вид, что закашлялся.) - За что ее берем? Я что-то не расслышал, - раздался чей-то мужской голос. - А ты, Петрович, как ни бери, все равно не даст! - ответил “Петровичу” все тот же бойкий женский голос, и опять все загалдели, соревнуясь в остроумии. Антон решил не обращать внимания на местных юмористов и потому продолжил гнуть свою линию. - Товарищи! Тихо! - уже почти на максимуме своих голосовых связок перекрыл он шум в зале. - В общем, каждый получает определенный текст известного писателя или поэта, учит его наизусть и через три недели 31 декабря сдает экзамен на знание оного. Из райцентра приедет комиссия - она и будет его принимать. Указ президента обсуждению не подлежит. Для тех же, кто откажется его выполнять, предусмотрено административное наказание, а именно денежный штраф. Так что не в ваших… в смысле, не в наших интересах манкировать… игнорировать, короче, не выполнять этот указ. Таким образом, каждый российский гражданин становится причастным к делу сохранения нашей культуры. Вот. Так. Тексты мы уже распределили. Пусть каждый по очереди поднимется на сцену для получения текста - ну, скажем… (Пахомов рукой показал очередность) слева направо, с первого ряда по последний. Бузунько одобрительно кивнул головой. - Итак, начали, - обрадовался Пахомов, решив, что самое сложное уже позади, и народ, в общем и целом, идею если не поддержал, то по крайней мере не принял в штыки. - Ну что застыли, как сопли на морозе? - разозлился Черепицын. Он понимал, что самое сложное еще далеко не позади, и хотел как можно быстрее добраться до финала этого спектакля. - Давайте, подходите. В порядке живой очереди. Без волокиты. Подошел, получил, расписался, отвалил, дал другому получить. И не надо вот этих вот ваших перешептываний, переглядываний. Устроили тут пансионат благородных девиц. Давай, Сериков, - обратился он к самому крайнему. - Покажи пример гражданской сознательности. - Я? - испуганно отозвался Сериков. - Нет, Пушкин, блин! - А чего я? - А того, что ты самым крайним сидишь. Из зала Серикова подбодрили: “Давай, Серега, не тушуйся”. Но Сериков сидел, как будто прилип к стулу. Сидевшая рядом мать Серикова повернулась к упрямому отпрыску: - Ну что ты, Сереженька? Неудобно ж, люди ждут. - Во-во, - поддержал ее Черепицын. - Ну вот и иди первой, - огрызнулся Сериков. - Матери-то не груби, - снова встрял Черепицын. - Давай, Светлана Юрьевна, покажи сыну пример. Старушка вздохнула и медленно поднялась на сцену. - Держи, Светлана Юрьевна, - Пахомов торжественно протянул Сериковой книжку. Черепицын решил проявить максимальную заботу: - Тебе, Светлана Юрьевна, мы выбрали задание попроще, покороче, так что не бойся. - Да я не боюсь, сынок, - добродушно ответила старушка. - Только я енто… читать не умею. Зал замер. “Хорошенькое начало”, - подумал Бузунько. - Как это? - опешил Черепицын. - Да так. Годков мне уже немало. А по малолетству и времени-то на учебу не было. Все работа да работа. Потом война. Вот. Повисла нехорошая пауза. - Тогда, Светлана Юрьевна, со слов сына учи, - разрезал звенящую тишину бодрый голос Черепицына, который тут же бросил хмурый взгляд на Серикова. - Здесь распишись. Светлана Юрьевна обернулась в зал, но, не найдя там сочувствия, а только напряженные лица односельчан, вздохнула и поставила крестик. - Вот, молодец, Светлана Юрьевна, - похвалил ее Черепицын. - Теперь ты, Сериков. По примеру матери. Тот неохотно встал и поднялся на сцену. Пахомов выдал ему две книги в потрепанных обложках со словами: “Читай, учи, просвещайся. Здесь распишись”. - А почему две? - удивился Сериков. - Потому что две, - невозмутимо ответил Антон. - В каждой по тексту. Серега зашевелил губами, читая название первой книги. Затем открыл заложенную обрывком газеты страницу и снова зашевелил губами. В зале снова воцарилась гробовая тишина. - Ну что такое, Сериков? - занервничал Черепицын. - Не, а можно мне другую? - Другую? - передразнил его сержант. - Эта тебе чем не угодила? - Да я не понимаю, что здесь написано, - обращаясь почему-то к залу, сказал Сериков. - Текст какой-то заумный, я половины слов не знаю. - А ты что думал, тебе сборник анекдотов дадут? - сыронизировал Черепицын. - Ну почему анекдотов? Просто… чего-нибудь полегче. Дали же вторым… (Сериков глянул на обложку второй книги) Чехова. - Это ж литературное нас-ле-ди-е! А наследие легким не бывает. Я правильно говорю? - повернулся за поддержкой к Пахомову сержант. Но Антон только предательски пожал плечами, мол, всякое бывает. Тогда за Черепицына вступился майор. - Кто там у тебя? - Ба-ра-тын-ский, - по слогам прочитал Сериков. - Ну и? - Ев-ге-ний. - И что? - Аб-ра-мо€-вич, - почему-то с ударением на “о” произнес отчество поэта Сериков. - Еврей, что ли? - Какой еще Абрамо…? - Да отчество это, а не фамилия, - устало встрял в диалог Пахомов. - И никакой он не еврей. Хотя принципиально это ничего не меняет. - Ну вот, Сериков. Не еврей. Че ты нам мозги полируешь? - разозлился Черепицын. - Все равно не понимаю. - Что ты не понимаешь? - Ну вот… “Пироскаф” какой-то… - Ну и? - Да не… тут че-то такое… как-то странно писано, - продолжал капризничать Сериков. - Хитро больно. Да и потом… я это… стихи не люблю. И посмотрел в зал. Зал молчал, хотя по лицам было видно, что стихи не любит не он один. - Ишь ты! Стихи он не любит, - последовав примеру Серикова, обратился в зал Черепицын. - Не люблю, - окончательно заупрямился Сериков. Зал с интересом наблюдал за перепалкой на сцене. Происходящее на ней напоминало какую-то провинциальную театральную постановку. В театре из большеущерцев никто не бывал, но по телевизору что-то видели и полагали, что разговоры на сцене ведутся именно так, то есть через обращение в зал. Знающие упертый характер Серикова начали потихоньку делать ставки. Кто-то считал, что Сериков не уступит, кто-то, наоборот, считал, что “эти трое” его “сломают”. Майор Бузунько понял, что, если упустить момент, процесс может пойти в направлении крайне нежелательном, а то и вовсе зайти в тупик. Надо брать инициативу в свои руки. - Значит, так, граждане и товарищи. Если тут какие непонятливые, то объясняю еще раз. Указ президента не обсуждается. Баратынский, хератынский - учи и все. Я доступно мысль излагаю? Народ зашевелился, но возразить было нечего. “Ладно, Сериков, не выеживайся, - крикнул наконец кто-то из зала. - Бери, чего дают, потом, если че, обменяемся”. - Никаких “обменяемся”! - хлопнул ладонью по столу Черепицын. Бузунько с Пахомовым вздрогнули. - Вам товарищ майор про указ президента, а вы тут базарную лавочку устроили? Я сегодня Поребрикову во-о-от такую книгу дал (Черепицын изобразил руками немыслимо толстую книгу), и он даже спорить не стал. “Будет сделано”, - сказал он. Вот так, по-военному, по-простому. И это - Поребриков, не чета тебе, Сериков. Матери б постыдился. Она, вон, не выкобенивалась, как ты. На этом дискуссию будем считать закрытой. Давай, расписывайся и марш со сцены. Посрамленный примером матери, которая “не выкобенивалась”, а также сравнением с Поребриковым, которого, как уже было сказано, уважали в деревне все без исключения, Сериков молча поставил свою подпись и сошел со сцены. - Следующий, - невозмутимо объявил Черепицын. “Главное, сейчас не спотыкнуться”, - подумал Бузунько и, чтобы скрыть напряжение, заложил руки за спину и отвернулся к окну. Третьим на сцену поднялся Гришка-плотник. - Здорово, Гриша, - бодро поприветствовал подошедшего Черепицын. - Да хрен ли тут епт! - не то зло, не то дружелюбно ответил Гришка. И протянул руку за своей порцией. Но в тот момент, когда Пахомов вложил в Гришину пятерню небольшую книжку, Черепицын ухватил Гришку за кисть. - Ты про пятьсот рублей-то не забыл, а? - зловеще и негромко процедил он сквозь зубы. Гришка попытался выдернуть руку, но сержант держал ее крепко. - Хрен-на! - неожиданно осклабился Гришка. - Щелкал чуглублуд гумливый фуялом, да, видно, нах, клюбальник перекосоебило. И снова дернул рукой. - Ты мне з