- Ах, ты сука раскосая! - завопили в толпе. - Ружьем пугать вздумал!
- Опусти ружье, Каримыч, - хмуро сказал Денис и, покачав головой, повторил: - Опусти ружье.
Тем временем задние, которые еще не поняли, в чем дело, но уже решили, что пора кончать с этим балаганом, начали напирать на передних. Толпа взволнованно загудела, подкатывая к самым дверям дома. Мансур закричал что-то по-таджикски и выстрелил в воздух. Но выстрел произвел обратный эффект. Секундное замешательство сменилось злой активностью.
- Вот сука! Штурмом берем, ребята! - пробасил Беда, и побежал к двери, потянув за собой, как на веревке, остальных.
Обескураженный нулевым эффектом от выстрела, Мансур рванул к шкафу за патронами, но руки его тряслись и не слушались. Тем временем дверь под напором кулаков и плеч начала поддаваться.
На шум со второго этажа с криком прибежала Додар. Но едва Мансур успел крикнуть ей, чтоб она спряталась, дверь поддалась и рухнула. В ту же секунду в комнату ввалились, а точнее, вкатились сразу несколько большеущерцев.
Мансур стоял посреди комнаты ни жив ни мертв - на смуглом лбу бисером блестел пот. Пальцы ерзали по скользкому от влажных ладоней прикладу. Дуло напряженно подрагивало. Ружье было не заряжено, но об этом знал только он. Оставалось надеяться, что оно своим грозным видом сможет что-то изменить. Но то была пустая надежда.
Ворвавшаяся толпа быстро повалила его на пол. Ружье без труда вырвали. А затем приступили к делу. Били Мансура жестоко. Ногами по ребрам, прикладом ружья по голове, потом стулом, цветочным горшком, бутылками, вазой для фруктов (застучали об пол рассыпавшиеся яблоки) и всем, что попадалось под руку. Мансур лежал на ковре в центре комнаты, скрючившись, прижимая колени к животу и прикрывая руками голову от ударов. Время от времени он вскрикивал, но как-то резко и глухо, словно не сам он издавал этот крик, а только позволял выбиваемому из легких воздуху выходить через открытый рот. Пару раз он попытался встать, отмахнуться, отбиться, прорваться через густую изгородь мелькающих ног и рук, но это только раззадоривало избивающих, и он оставил всякие попытки сопротивления. Уже расползалась вокруг головы Мансура неровным полукругом липкая лужа крови, образуя багровый нимб. Уже хлюпал под ногами мягкий ворс ковра. Уже окончательно обмякло его тело и опустились ладонями вверх защищавшие голову руки.
Забившаяся под лавку Додар испуганно наблюдала за обезумевшей толпой, помня, что выходить и бросаться на помощь ни в коем случае нельзя. Этому ее научил отец еще в Москве, после того, как его избили милиционеры, которые, по счастью, не обратили внимания на испуганный комок, вжавшийся в тень ближайшего подъезда. И в этот раз, похоже, ее никто не заметил. Постепенно избивающие устали. Болели костяшки пальцев и кисти рук, кровью были забрызганы брюки и ботинки. Мансур больше не сопротивлялся, а это уже было не так интересно. Кто-то побежал на второй этаж, но, вернувшись, сказал, что Пахомова там нет. Кто-то проверил подвал и спальню. Тот же результат. Толпа, опьяненная очередной неудачей, перевела дух и постепенно начала выкатываться на улицу. Посреди комнаты в луже крови лежал Мансур, под лавкой, дрожа и вытирая ладошками рук набухшие от слез глаза, сидела Додар. Выходящий последним Степан обернулся и вдруг заметил ее. Он поднял одно из рассыпавшихся яблок, вытер его об рубашку и подошел к лавке. Затем сел на корточки и протянул Додар яблоко.
- Хочешь? - спросил он, улыбнувшись-оскалившись.
Додар испуганно взяла яблоко и прижала к его груди, неотрывно глядя на незнакомца.
Потом быстро взглянула на Мансура и, всхлипнув, показала на него пальчиком.
- А что с папой?
Незнакомец загадочно крякнул, встал в полный рост и выбежал вслед за остальными.
У Бузунько Антон пробыл недолго. Разговор о том, что Пахомов “выбывает из игры”, был колючим и оставил в душе каждого неприятный осадок. Сначала майор обвинял Пахомова, потом Пахомов майора. При этом обе стороны пытались сохранить максимальный политес. “Я не считаю нужным оправдываться”, - оправдывался Антон. “А я на тебя зла не держу”, - злился Бузунько. В общем, на прощание руки друг другу не подали - каждый считал себя правым.
Тем не менее, выйдя на улицу, Антон почувствовал какое-то облегчение, как всегда после даже самого неприятного разговора. Теперь его путь лежал в библиотеку. С коротким заходом к Мансуру.
По дороге он снова отметил странное опустение. “Все торчат у дома Серикова, лясы точат”, - подумал он. И усмехнувшись, задумчиво добавил вслух:
- Главное, чтоб не зубы.
Шагал Антон почему-то торопливо, словно боялся куда-то опоздать, и минут через десять очутился у дома Мансура. Первое, что бросилось в глаза, - это натоптанный снег у калитки и несчетное количество окурков и пустых бутылок. Затем зияющая, как выбитый передний зуб, пустота вместо входной двери и разбитое окно. Тут уже было не до предчувствий. Антон влетел на крыльцо, а затем в дом. В темноте не разобрался, тут же споткнулся обо что-то, похожее на мешок с песком, мягкое и большое, и опрокинулся всем телом на ковер. Руки заскользили по липкому ковру. Чертыхнувшись, Антон поднялся и нащупал настенный выключатель. В глаза брызнул электрический свет. Посредине комнаты лежало безжизненное тело Мансура. Голова представляла собой сплошную кровавую кашу, ноги были неестественно выгнуты, руки разметались в разные стороны. В двух шагах от него сидела испуганная Додар.
Пахомов почувствовал во рту обжигающий вкус кислой рвоты, но силой воли загнал внутрь поднявшийся в горле ком. Затем посмотрел на свои руки - они были перемазаны кровью. “Черт! Черт!” - забормотал он как в бреду и, делая глубокий вдох-выдох, подбежал к рукомойнику. Там он сполоснул руки и, не найдя полотенца, вытер их об штаны. Затем вернулся к Додар.
- Это я, Антон, - хрипло сказал он, присаживаясь на корточки и стараясь не смотреть в сторону Мансура.- Не бойся.
Додар сидела неподвижно, но тело ее сотрясала мелкая дрожь. Рукой она сжимала яблоко. Антон попытался вынуть его из побелевших от напряжения пальцев, но Додар, кажется, уже не могла их разжать.
- Отпусти яблоко, - сказал он ласково и стал палец за пальцем медленно раскрывать ее окаменевшую ладошку, пока яблоко не упало с гулким стуком на пол. Антон аккуратно подхватил застывшую девочку под мышки и лихорадочно оглянулся. Вокруг все было разбито, опрокинуто, перевернуто. В углу валялось охотничье ружье Мансура. Он сошел с ковра и опустил на островок деревянных половиц Додар. Затем взял угол ковра и резким движением набросил его на тело Мансура.
В этот момент неожиданно заскрипело крыльцо.
- Кто там? - крикнул Антон, прикрыв собой Додар.
На пороге стоял Поребриков.
- Я извиняюсь. Чего это здесь?
Антон облегченно вздохнул.
- А мне откуда знать? Сам видишь, все вверх дном.
Антон затрясся от загнанного внутрь напряжения.
Затем развернулся к Додар.
- Додар, скажи, кто это был. Кто здесь был?
Додар, испуганно вертя головой, ответила: “Люди”.
- Какие люди, Додар? Что за люди?
- Много людей. Все кричали.
- Почему кричали?
Додар неожиданно посмотрела Антону прямо в глаза так, что он замер.
- Тебя искали.
Стряхнув секундное оцепенение, Пахомов развернулся к Поребрикову.
- Ты что-нибудь знаешь?
- Да откуда? - пожал тот плечами. - Услышал шум какой-то, выстрел, вот и прибежал.
- А когда подходил, кого-нибудь видел?
- Ну да. То есть нет. Здесь никого не видел, только…
- Что?
- В сторону библиотеки твоей, вроде, народ пошел. Я еще подумал, чего это они.
- Библиотеки?
Антон застонал как от зубной боли и заколотил себя по лбу кулаком. Потом опомнился и сел на корточки перед Додар.
- Ты ничего не бойся. Все будет хорошо.
- И с папой?
- И с папой, - после секундной паузы, проклиная все на свете, сказал Антон. Затем повернулся к Поребрикову.
- Значит так, Боря. Срочно звони Зимину и в отделение. Ай, черт! - спохватился Антон. Затем взял Додар за руку и, успокаивая ее по дороге, отвел на второй этаж. И через секунду, перепрыгивая через ступеньки, сбежал вниз. Там он распахнул ковер, отвернувшись, чтобы не видеть тело Мансура. Поребриков ахнул и перекрестился.
- Кто же его так?
- Да я откуда знаю! Может, он живой, а я его ковром накрыл. Черт, я ж даже не знаю, как там… ну… этот пульс чертов проверять. Ладно, погоди, я сам.
Антон подбежал к телефону и набрал Зимина. Тот, слава богу, был дома.
- Дима, это Антон. Срочно дуй к Мансуру, короче. Сам увидишь. Нет. Думаю, что уже нет. Но проверить-то надо. Давай. Руки в ноги.
Бросив трубку, Пахомов запахнул пальто и уже на бегу крикнул Поребрикову: “Ну что встал?! Звони Черепицыну! И за Додар следи. Головой отвечаешь! Я к библиотеке!”.
На секунду обернулся и посмотрел на валявшееся в углу комнаты ружье. “Брать - не брать?” - подумал он. Чертыхаясь, подбежал и поднял ружье. Переломил, глянул - пусто. “Ай, блин!” Где Мансур хранит патроны, Антон не знал, а искать не было времени. Он с досадой отшвырнул бесполезное оружие и выбежал в дверь.
Поребриков тем временем, испуганно глядя на безжизненное тело, медленно двинулся к телефону. При этом он прижимался спиной к стене, как будто шел по карнизу небоскреба. Добравшись до заветной цели, он дрожащей рукой набрал номер отделения.
Разговор с сержантом был долгим и бессмысленным. Уставший после волокиты с Сериковым Черепицын вяло пытался разобраться, что же произошло.
- Какая толпа? Куда? К библиотеке? А Мансур тут при чем? Какая Додар?
Ничего толком не поняв, Черепицын повесил трубку. Через десять минут в кабинет зашел одетый майор.
- Сержант, я пойду к Серикову загляну, в смысле к покойнику, тьфу ты! Ну ты понял. Если кто звонить будет, Митрохин там, скажешь, что по делам отлучился… хотя у него и мой мобильный есть.
- Товарищ майор, - вскочил Черепицын. - Тут это… Поребриков звонил.
- Ну и? - нетерпеливо отозвался майор, надевая перчатки.
- Да, я думаю, опять хулиганит, за старое принялся. Начал какую-то чушь молоть.
- Какую чушь?
- Ну, в общем, я сам не очень понял… Вроде, как Мансура… убили?
“Убили” сержант произнес в вопросительной форме.
- Говорит, что, мол, народ поддал у Серикова и… а сейчас к библиотеке все пошли. И Антон туда же побежал. Ну, так мне занести это в журнал? В смысле звонок. Потом припаяем Поребрикову. Снова пьянство, телефонный… этот хулиганизм.
Бузунько, который на протяжении всего короткого монолога сержанта молчал, вдруг посмотрел сержанту прямо в глаза и едва слышно, но, артикулируя каждую букву, произнес: “Какое, мать твою, пьянство, сержант? Поребриков в завязке”. И через секунду заорал: “Быстро в машину!”.
29
Вывалившись из дома Мансура на улицу, толпа, повинуясь какому-то внутреннему голосу (а такой бывает даже у толпы), резко взяла курс на библиотеку. Сейчас уже неважно, почему именно на нее. Потому ли, что она находилась недалеко от дома Мансура и кто-то из толпы предложил “заглянуть в нее”? Или, может, вспомнили слова Климова и действительно рассчитывали застать там Пахомова (вопрос “зачем?” был уже почти риторическим). Сопротивление Мансура как будто убедило большеущерцев в том, что они на правильном пути - так милиционер, чувствуя испуг задерживаемого, принимает это за потенциальную вину и хвалит себя за хороший нюх. И большеущерцы, хотя уже и не помнили, зачем они ищут Пахомова, почувствовали в испуге и сопротивлении Мансура какую-то скрытую вину, какой-то скрытый заговор, какое-то преступление, которое они прямо-таки обязаны раскрыть. Им и в голову не могло прийти, что Мансур схватил ружье не потому, что собирался защищать от народного гнева жизнь Пахомова, а потому, что собирался защищать свою собственную и жизнь своей дочери.
Антон бежал к библиотеке, но, как и толпа, плохо отдавал себе отчет в том, зачем. Ему почему-то казалось, что он еще что-то может исправить.
Толпу он заметил, как только вышел на финишную прямую, ведущую к знакомому зданию. Зрелище было красочным. Мерцая сигаретными огоньками и чиркающими зажигалками, хрустя по свежевыпавшему снегу и скандируя что-то отдаленно напоминающее “Вперед!”, толпа эта была похожа скорее на армию, марширующую к бастиону противника.
И этим бастионом была библиотека. А что делают на войне с бастионами, Пахомов знал и безо всякого исторического образования. Он на секунду остановился, перевел дыхание и снова бросился вперед. Он не знал, как сможет остановить толпу, не знал, что будет говорить, и он, конечно же, не догадывался, что и Сериков, и Мансур, и он, и даже Бульда - звенья одной цепи. Набирая скорость, чтобы опередить толпу прежде, чем она подойдет к библиотеке, Антон думал совсем о другом.
“Вот она! Государственная единая национальная идея во всей своей красе. ГЕНАЦИД, воплощенный в жизнь. Пусть другие народы верят в счастливую жизнь, пусть они в едином порыве куют свое светлое будущее. Нам же надо совсем другое. Нам нужна беда. Нам нужен враг. А где беда и враг, там и страх. А где страх, там и желание защититься, спастись, размолотить все к едреной фене, но выжить. “Весь мир насилья мы разрушим до основания”. Кто там борется за идеалы? Ха! Да в гробу мы видали ваши идеалы! Мы не воюем “за”, мы воюем “против”. Дайте нам все разрушить сначала. Дайте нам беду! Потому что беда - это не какие-то сказки о светлом будущем. Беда - это светлое настоящее. Беда развязывает руки. Только она и дает ту свободу, которую никогда не даст ни какой-то там абстрактный идеал, ни тихое счастье, ни демократические принципы. Хаос. Вот что нас сплотит по-настоящему. И его составляющие. Беда, страх и желание выжить.