1) и снова был захвачен энергией и пластикой Вашего слова. Хорошо, что Вы (и как Вы) написали это. Всего Вам доброго”. Писатель Андрей Кучаев (Мюльхайм): “Ваша вещь - хороша, тонка, искренна, это почти новый жанр. Мне больно слышать Вашу правоту уже в прочитанных “откликах”… судят безвкусно, безграмотно, а в голове только одно: конкурентный зуд, “борьба” за место под здешним маленьким солнцем…” Писатель из Петербурга Михаил Городинский (Аахен): “Мне читать было интересно от начала до конца, несмотря на прилипавшее по мере продвижения чувство или, может быть, благодаря ему: тебя делают свидетелем, ты слышишь и видишь то, что сам почему-то тщательно прятал, прячешь - в подушку, в стакан, в дневник, в частный разговор, в молчание, наконец…” Художник и прозаик Ю. Лейдман (Бохум): “Прочел Ваш “Дневник сердитого эмигранта”. Смеялся так, что стены содрогались и окна звенели. Так “гогочут” у Репина “Запорожцы”… Представляю, что многие Вас не поймут или не захотят понять. Дураки и идиоты будут неистовствовать, вопить и размазывать сопли на своем безличии. Этот глупый и ничему не научившийся мир творит похвалу только глупости. Вы - “за всех - противу всех”. Мне нравится многосложность и резкость Вашего характера, которые связаны с честью и достоинством. Вы не только лирик, но и гневный, яркий сатирик, у Вас есть слух на будущее… Вы справедливо бичуете евреев, русских, немцев, бичуете с талантом классического сатирика… Читая, видимо, кем-то организованные нападки на Вас, заклинаю: признак таланта и знаменитости художника, а потом - его общепризнанности заключается не в количестве, а в качестве признания. Спасибо Вам за все”. “Именно лиричность повести, определенная тем, что автор - поэт и по литературному опыту, и по жизни, делает ее Литературой. Лиричность повести не только в страстных, личных, иногда интимных стихах, вписанных в прозу. Лиричность повести - в стиле изложения событий, личных переживаний, даже в самых ядовитых высказываниях. (…) Поэт не против толпы. Он над ней. Он над толпой евреев, немцев, эмигрантов, профессоров из Москвы и черновицких торговцев. Он не против евреев и не за немцев. Он против тех, кто в родной речи называется хлестким словом “чернь”. Он не за тех, кто с умным видом рассуждает про “трактовку парадигмы у Кафки”, а потом обманывает гадко и мелочно. Он симпатизирует людям независимо от их национальной принадлежности, образования и происхождения. Он за тех, кто по духу своему не принадлежит к толпе (отличаться от толпы ростом, носом или родным языком необязательно)” . - Николай Михайлов, он же - Костик, один из персонажей повести. “…Вашу повесть мама “пустила по рукам”. Приличная публика смеется от души. Многие задеты из-за принадлежности к “нелюбимому” народу. (Пишу, зная Вас, это прилагательное в кавычках…) Но “сердцу не прикажешь”, и невозможно обязать автора литературного произведения горячо и самозабвенно любить своих героев. Тем более таких… Я не думаю, чтобы Салтыков-Щедрин или Гоголь пылали страстью к своим персонажам. Но последние не стали от этого менее правдоподобными”. - З. Гдалевич (Франкфурт-на-Майне). “Прочитала книгу, многое вспомнилось. Много было тяжелого, необъяснимого. Все! Казалось, жизнь закончилась. Хорошее все уже позади (…) Теперь, оглядываясь назад, когда все позади, смеюсь, читая грустную, очень грустную остроумную историю, написанную добрым, совсем не сердитым человеком, которого я узнала и полюбила за эти годы…” - Н. Линде (Штутгарт). “Что же вменяется в вину автору? Опираясь на выслушанные мною негативные отзывы, рискну сделать вывод: а) критическое восприятие страны проживания; б) критическое восприятие евреев; в) резкость суждений. В первом вопросе я с Ольгой Бешенковской мало солидарен, так как воспринимаю многие вещи иначе. Но это же не повод лишать точку зрения и позицию автора права на существование. Другое дело - евреи. Уточняю: бывшие советские евреи. Тут я хочу снять шапку, поклониться баракам и сказать: “Спасибо тебе, Viehwasen, 22, за то, что помог мне узнать мой народ”. Одно дело, когда несколько миллионов евреев рассеяны по Союзу. И совсем другое дело, когда двести из них собраны вместе. Немало людей с прекрасными человеческими качествами посчастливилось мне узнать за время жизни в хайме2 . С некоторыми из них и по сей день дружим или поддерживаем отношения. Если бы такие люди преобладали… Увы. (…) К сожалению, хитрость, граничащая с подлостью, встречалась не так уж редко. (…) Ряд черт еврейского менталитета не остался незамеченным Ольгой Бешенковской.. И вот ее повесть вышла в свет. (…) Лавиной прошел слух, и журнал уже не достать и не найти, на прочтение записываются (…) И кто-то, дочитав до конца, не обнаруживает о себе ничего. Это, может быть, еще обиднее. “Меня там просто не заметили, хотя я там тоже была!” Ну а если кто-то узнал себя в повести, несмотря на измененное имя, значит, образ схвачен правильно и написано верно. Но какой неповторимый шанс появился высказать свою преданность синагоге! (Ведь и ее не обошел вниманием автор повести.) И организуются походы с заверениями и клятвами в непричастности и несогласии; и делаются переводы “нужных” мест на немецкий; и услужливо подсовываются “пострадавшим”. А сами “пострадавшие”, может быть, и не чувствуют себя такими уж пострадавшими, но их же не оставят в покое угодливо суетящиеся дамочки, способные сделать любого гораздо несчастнее, чем он есть. В общем, критика на евреев в повести вовсе не беспочвенна. Слышу немой вопрос: “А ты сам кто?”. Отвечаю: “Не волнуйтесь. В моей родословной не было ни одного нееврея”. - Евгений Смертенко (Штутгарт).