Писательские биографии становятся у нас популярным жанром.
Когда в 2006 году только что учрежденная литературная премия “Большая книга” была присуждена Дмитрию Быкову за биографию Бориса Пастернака, выпущенную в серии ЖЗЛ, этому, кажется, никто особо не удивился. Через год ситуация повторилась, с той разницей, что Алексею Варламову за биографию Алексея Толстого, вышедшую в той же серии, присудили на конкурсе “Большая книга” не первую, а вторую премию.
На этот раз было чему удивиться. Само совпадение воспринималось как тенденция, правда, не очень понятная. Несколько неожиданным оказался и выбор “замечательного человека”, чья жизнь стала предметом описания. Пастернак и Толстой - антиподы во всем, и в жизни, и в творчестве. В их “соседстве” можно было заподозрить своеобразную политкорректность со стороны устроителей премии, желающих объять оба “крыла” отечественной литературы.
Но ведь главное - как написана книга, не так ли?
Отмечу методологическое несходство двух писательских биографий, воссозданных двумя современными литераторами. Если Быков предлагает свой собственный, максимально личностный взгляд на Пастернака, то Варламов, напротив, намеренно устраняется от личных суждений и оценок, строя текст, главным образом, на цитатах. (Их так много, что редкие авторские вступления принимаешь за очередную цитату и ищешь, где открылись кавычки). Отдавая должное достоинствам быковского текста, скажу, что метод Варламова хорош по-своему: воспоминания и оценки современников Толстого, их живые голоса интересны и ценны сами по себе. Однако вопрос об отношении биографа к герою, как бы ни хотелось ему этого избежать, все равно возникает, хотя бы после того, как книга прочитана. Но об этом позже.
Алексею Варламову потребовалось, я думаю, определенное мужество, чтобы взяться за биографию самого одиозного из советских классиков, чья репутация “предателя своего сословия”, “отступника” и “приспособленца” в наше время - время триумфального возвращения русской литературы из эмиграции - почти затмила его былую литературную славу. Но сам факт обращения к автору “Хождения по мукам” показателен и может означать, что время непримиримого разделения русских писателей на красных и белых (с предпочтением сначала одних, потом других) постепенно проходит, а читателям XXI века будут, вероятно, равно интересны и те, и другие.
Версия Варламова выстроена традиционно, по хронологии, сочетает жизнеописание героя с разбором созданных им произведений. При этом она вобрала в себя все ранее известные биографии “красного графа”, включая автобиографию 1943 года и бунинское эссе-некролог, которые несли в себе черты двух враждующих идеологий. От этой версии читатель вправе ждать окончательной полноты и объективности. Но уже в начале книги Варламов честно предупреждает, что не претендует на архивные открытия, а лишь пытается “расставить свои акценты” в таком “неправдоподобном сюжете”, каким является биография Алексея Толстого.
Вот об этих акцентах и поговорим.
Граф или не граф?
Как известно, этот вопрос попортил Алексею Толстому немало крови. Варламов призвал все доводы в пользу графского происхождения своего героя. Но в одном очень деликатном пункте “дрогнул”.
Ссылаясь на письмо матери писателя Александры Леонтьевны Толстой (Тургеневой) к ее возлюбленному Алексею Аполлоновичу Бострому, Варламов пишет: “Она была почти уверена в отцовстве графа”. Это предательское “почти” портит все дело, заставляя читателя опять-таки сомневаться (как сомневались многие современники Толстого). Хотя, если прочесть упомянутое письмо внимательно, сомнений быть не должно. Написано оно 20 апреля 1882 года, спустя две недели после того, как законный муж Александры Леонтьевны, граф Николай Александрович Толстой, по ее же собственному признанию, насильно восстановил с ней супружеские отношения. Если всего через две недели после случившегося женщина пишет: “Я почти уверена, что беременна от него”, то мне, например, понятно: слово “почти” относится к слову “беременна” (“почти уверена, что беременна”, потому что две недели - не срок для такой уверенности), а вовсе не к словам “от него”. В этом-то она не могла сомневаться, находясь фактически под домашним арестом.
Мелочь? Отнюдь. Письмо Александры Леонтьевны - единственное, что называется, из первых рук свидетельство в пользу того, что Толстой - это Толстой, а не Бостром (самой-то ей хотелось как раз обратного, и рада была бы она обнадежить любимого, но два месяца, проведенные в доме законного мужа, не оставляли ей такой возможности).