Ладно - Толстой, но то же самое пишет Варламов почти обо всех его “собратьях по перу”: “Эренбург отомстил Толстому… за антисемитские обертоны или за высылку из Парижа”. После чего “приготовил новый роман и новую литературную месть похлеще прежней”. “Булгаковская желчь и горечь, когда он сравнивал, как живет Толстой и как живет он… вся неприязнь к Толстому… сконцентрировалась и вылилась на страницах “Театрального романа””. “Федин вывел (Толстого) в образе несимпатичного драматурга, пижона и эстета Петухова… и, возможно, таким манером отомстил за Бессонова-Блока”. (С чего бы Федину мстить за Блока?) “И то, что Бунин Толстому не отомстил, хотя мог бы…”
Да помилуйте! Что это у нас за литература была, где все только и делали, что мстили друг другу? Будто и не существует иных мотивов, иных побудительных причин для творчества!
Особенно обидно за Ахматову. Вообще-то она к Толстому относилась хорошо, можно сказать, снисходительно, называла его “очаровательным негодяем”, но талант признавала безоговорочно. Варламову это непонятно: “И все-таки в ахматовской приязни много странного. Ведь как раз в ту пору у Ахматовой были все основания чувствовать себя со стороны Толстого оскорбленной”. Речь идет о том, что в 1-й части “Хождения по мукам” Толстой вроде бы ее вывел в образе актрисы Нины Чародеевой. Ну и что? Они все друг друга описывали, Ахматова в том числе (достаточно вспомнить ее “Поэму без героя”). Известно, что толстовский персонаж она на свой счет не приняла, отнеслась спокойно и никак не реагировала. Но Варламову это непонятно, он ищет и находит корысть в ее поведении: “В ту пору у Ахматовой был к нашему герою свой интерес… Он единственный мог дать нужные показания по делу о дуэли между Гумилевым и Волошиным”. Кому дать? Что за корысть Ахматовой? Это в 1925 году. А вот через 30 лет: “В начале 60-х, когда вопрос о дуэли между Гумилевым и Волошиным стал менее актуальным (?!), а Толстого в живых уже не было, надобность в нем как свидетеле отпала, и Ахматова к нему переменилась”.
Дело не в том, как именно относилась к Толстому Ахматова, в разные годы могла по-разному относиться. Пугает логика автора - коль он о ней писал, она обязана относиться к нему плохо - будто речь не о литературе, а об анонимках в партийную организацию. Тем более что в другом месте Варламов сам признает: в 1940 году именно Толстой помог издать, наконец, сборник стихов Ахматовой и даже продвигал его на Сталинскую премию, он же всячески помогал ей в Ташкенте, во время эвакуации. И не только ей, но, например, и сыну Марины Цветаевой (Муру). Он вообще многим помогал, особенно когда стал депутатом и лауреатом. В то же время кому-то другому не помог, не похлопотал, не дал ходу (к примеру, в 1936 году своими критическими высказываниями “потопил” писателя Леонида Добычина).
На всякий добрый, благородный поступок Варламов находит поступок недобрый, неблагородный. Каков же общий баланс в этой бухгалтерии? А никакой.
“Все же неизвестно, какая чаша перевесит на весах его добрых и злых дел…”. Ясное дело, неизвестно. Не нам судить.
Алексей Толстой, конечно, не гений. Но он и не злодей. Он писатель.
И может быть, стоит все-таки оценивать писателя по тому, что он написал, а не по тому, сколько он выпил и наскандалил, с кем дружил и с кем враждовал, кому помог, а кому не смог? Потому что подобного “гамбургского счета” не выдержит, пожалуй, ни один из наших классиков.
О роли и месте Толстого в отечественной литературе биограф также высказывается не напрямую, а “в обход”, гипотетически. Так, в начале книги он пишет, что, живи Толстой в ХIХ веке, он, скорее всего, стал бы еще одним “усадебным” писателем, как Тургенев, Гончаров… Это вряд ли. Писательский темперамент роднит Толстого скорее с Гоголем, а темперамент гражданский вполне мог привести его в стан демократов, решающих вопросы “кто виноват?” и “что делать?”.
Ближе к концу книги Варламов высказывает другое предположение: мол, доживи Толстой до хрущевской оттепели, “можно не сомневаться, что самое яркое и правдивое изображение советской жизни появилось бы в его прозе”.
Но мы-то знаем, что “самое яркое и правдивое изображение советской жизни” вышло в период “оттепели” из-под пера Солженицына. У Толстого подобного личного опыта, подобного знания советской действительности (фронт, ГУЛАГ) не было. Да и сам он к тому времени был бы уже восьмидесятилетним стариком, и в очередной раз менять политическую окраску ему было бы, пожалуй, поздно…